Офицерский крест

– Юра, Юрочка мой родимый, как же мне теперь жить без тебя? – слышал Гаевский, ступая по припудренному снежком фиолетовому гравию кладбищенской дорожки.

Крик женщины был таким сильным, таким надрывным и таким громким, что с облысевшей липы над свежей могилой с желтым и тощим деревянным крестом осыпались черные вороны…

32

Служба Гаевского в институте шла своим чередом. Где-то весной на том же полигоне под Астраханью ожидалась новая серия испытательных запусков «Громовержца». Дело двигалось к финалу, конструкторы уже поговаривали, что осенью, возможно, проект окончательно выйдет на финиш, но тут генерал Курилов привез из Генштаба новые условия технического задания – теперь надо было разработать еще и программу привязки новой ракеты к другим комплексам системы противовоздушной и противоракетной обороны.

Журбей встретил Курилова свирепым взглядом гоголевского Тараса Бульбы, узнавшего о предательстве сына Остапа:

– А чем вы там в Генштабе раньше думали? Извините… задницей? – возмущенно говорил он генералу, поскольку всегда раздражался, когда заказчики вносили в проект такие требования, которые откладывали его завершение. Но Курилову на сей раз каким-то магическим образом удалось убедить Игоря Романовича, что в данном случае это уже не промашка и не каприз Генштаба, а «работа на опережение с дальним прицелом».

Генштаб торопил Журбея. Журбей торопил свою команду.

Работы было невпроворот. Гаевскому все чаще приходилось прихватывать и субботы, и воскресенья. В конце зимы и в начале весны отдел программистов и вообще месяцами вкалывал уже без выходных.

А в будние дни Гаевский все так же приходил в бар на обед, с собачьей грустью в глазах поглядывая на столик в углу, под старым фикусом, где некогда он много раз сиживал с Натальей во время их былых свиданий. За этот столик он уже больше никогда не садился, – ностальгические воспоминания выжигали душу.

Вместе с Таманцевым (он стал уже подполковником) и Дымовым в баре появлялись молодые программисты из гражданских, – оба офицера явно чувствовали себя в их говорливой кампании демиургами.

Гаевский сидел за соседним столиком и слышал:

– Неохлаждаемая головка самонаведения… Инерционно-радиокомандная система управления… Одноступенчатый двигатель разгоняет ракету до скорости… Запуск осуществляется отделяемым стартовым ускорителем…

В какой-то момент Таманцев отвлекся от разговора с молодежью и посмотрел на Гаевского, – легкая дружеская улыбка на лице подполковника почему-то резко сменилась хмурым выражением. Артем Павлович даже насторожился и подумал, что, видимо, какая-то нехорошая, тревожная мысль мелькнула в голове Таманцева.

И предчувствие его не обмануло.

Подсевший к нему Таманцев сначала заговорил о том, о сем, – то спрашивал про «Громовержца», то хвастался, что «Властелин» блестяще поразил все цели на финальных пусках, то вдруг резко сменил русло служебного разговора на семейный фланг, – сообщив Гаевскому, что решил жениться на Чердынцевой.

– Поздравляю, – сказал Гаевский, чувствуя, что Таманцев хочет сообщить ему еще что-то гораздо более важное, но не столь приятное. И это случилось.

– Артем Палыч, – слегка наклонясь к Гаевскому и снизив тон, сказал Таманцев, – есть информация… Она, конечно, может расстроить вас, но вы ведь сами просили меня разведать, где Наталья и что с ней. Так?

– Да, я просил тебя об этом, – ответил Гаевский, отставляя чашку с кофе ото рта.

– Так вот, Артем Палыч, как мне поведала Чердынцева, ваша… То есть, Наталья… Уехала к этому богатенькому Буратино… Кулиничу, в Германию. Он лечится там после автомобильной аварии на Рижском шоссе… У него что-то очень серьезное с позвоночником. Жена Кулинича бросила… Даже делить имущество не стала… Но это еще не все… Не все, Артем Палыч… Не все… Прям не знаю, как вам все это сказать…

– Таманцев, не будь кисейной барышней, стреляй уж в лоб! – пробасил Гаевский, еще больше настораживаясь.

– Наталья призналась Юльке, что беременна… Но аборт делать не захотела… Побоялась на всю жизнь остаться бездетной… Ей ребеночка захотелось…

Гаевскому показалось в тот момент, что все в баре дрогнуло, зашаталось, начало таять и смешиваться, как разноцветный пластилин.

А где-то там, в панической глубине его сознания, как горящие буквы на испорченном стадионном табло, то загорались, то тухли слова, наполненные голосом Натальи: «Ты не бойся… Выброси эту резину… Я отвечаю за себя… У меня все под контролем»…

– Такие вот дела, Артем Палыч, такие вот дела, – все еще бубнил Таманцев, сочувственно глядя на Гаевского, – но вы держитесь… Юлька тоже от аборта отказалась… А куда ж мне теперь деваться… Она мечтает о кудрявенькой девочке в трусиках с рюшечками и о шустром мальчике в шортиках… Ну и, разумеется, на меня похожих… Но я, знаете чего боюсь?

Таманцев замолчал, посмотрел по сторонам и наклонился к Гаевскому: