Офицеры

— Прибыла комиссия из Москвы. Я не могу по­мешать им допросить тебя. Постарайся переклю­читься, все обдумать и решить, что ты будешь гово­рить.

— Я скажу все как есть. Ширяев подтвердит, что у нас не было намерения взрывать базу. Надо поис­кать в кармане моей куртки, там должен быть под­писанный им план операции.

— На Ширяева не рассчитывай. Он ничего не подтвердит.

— Почему?

— Потому что его нет в живых или, по крайней мере, нет в наличии.

— Что? Что это значит? Улдис, я ни черта не по­нимаю. Нет в живых и нет в наличии — разные вещи. Извини, давай поконкретней.

— Ширяев исчез в тот день, когда вы мотались на базу. Димка, секретарь, сказал, что, возможно, он получил известие о взрывах на «Стюарте» и поехал разбираться. Вроде он никому ничего не сказал, по­тому что операция была секретной.

— Тогда откуда ты об этом знаешь?

— Вертолетчики сказали, что «Стюарт» ваших рук дело.

— Нет, не наших. Так что стало с Ширяевым?

— Вроде он погиб. Нашли его машину, подорвав­шуюся на мине, останки белого человека. Опознать, Ширяев это или нет, практически невозможно.

— Я не верю, что Ширяев погиб, — спокойно сказал Шуракен. — Такое говно за просто так не по­гибает. У него всегда все было рассчитано. Значит, он знал, что будет с базой, подставил нас, а сам уд­рал.

— Да, кстати, в тот же день вашему приятелю, генералу Джорику, прострелили башку. Объявлено, что он погиб, командуя обороной дворца во время налета.

— Ты тоже не веришь, что Ширяев погиб?

— Я слишком хорошо знаю Ширяева, поэтому ни за что не поручусь. Но в принципе он мог подо­рваться.

Как только перед Шуракеном возникла конк­ретная практическая проблема, с которой ему пред­стояло разбираться, его депрессия начала быстро отходить на задний план. Он уже не выглядел пси­хопатом, сосредоточенным на своих болезненных переживаниях. Это радовало. Док с большим ува­жением относился к Шуракену и не хотел, чтобы парень стал легкой добычей для следователей. А в том, что Шуракена сейчас начнут потрошить самым серьезным образом, сомневаться не приходилось.

22

Президент Агильера принял трех старших офи­церов, возглавлявших следственную комиссию. Он был в трауре по случаю трагической кончины своего брата, верховного главнокомандующего республики Джошуа Агильеры. Со сдержанным достоинством человека, мужественно переживающего свое горе, президент сказал, что считает себя обязанным по­святит русских друзей в истинные обстоятельства трагедии. Официально было объявлено, что генерал Агильера погиб во время террористического налета на резиденцию, но на самом деле, сказал президент, он застрелился, узнав о предательстве полковников, вошедших в сговор с главарями оппозиции и пытав­шихся осуществить военный переворот. Генерал Аги­льера не смог пережить того, что люди, которым он

доверил ключевые посты в армии республики, все эти верные соратники, друзья юности, как полков­ник Касимба, оказались гнусными предателями, не­годяями, поставившими на карту благополучие стра­ны ради призрачной надежды захватить власть.

— Мой брат, — сказал президент, — был челове­ком несгибаемой чести. Такие понятия, как верность и воинский долг, были для него святыми. Он был иде­алист, но я даже представить себе не мог, что благо­родство может привести его к такому трагическому финалу. Я чувствую себя виноватым перед Джошуа. Он очень много работал, жил в постоянном нечело­веческом напряжении. Этого требовала беспощад­ная борьба с оппозиционными группировками. Джо­шуа ни на один день не мог ослабить усилия, не мог позволить себе отдохнуть. А я рассчитывал на его зре­лость, силу и несокрушимое здоровье и мало берег его. И вот попытка военного переворота привела к непоправимому. У брата произошел нервный срыв. Я никогда не смогу простить себе того, что в эту ми­нуту меня не оказалось рядом с ним. Смерть Джо­шуа не только мое личное горе, но и невосполнимая потеря для страны. Опираясь на надежную, возглав­ляемую Джошуа национальную гвардию, я мог спо­койно вести республику по пути демократических реформ, промышленного и культурного возрожде­ния. Увы, отныне мне не с кем разделить мою ношу. Господа, видя в вас прежде всего посланцев великой страны, которая в трудную минуту протянула мне руку дружбы, я поделился с вами своим личным го­рем, но прошу сохранить известие о самоубийстве моего брата в тайне. Это в интересах чести семьи Агильера.