Офицеры власти. Парижский Парламент в первой трети XV века

Наконец, в развернутом виде положение о незаконности частной войны в королевстве было представлено 16 июля 1417 г. по поводу писем герцога Бургундского, отправленных им в разные города, чтобы «склонить их к неподчинению королю». Зная о благосклонности к этим письмам в городах, Парламент решается осудить действия герцога Бургундского и квалифицирует их как частную войну, незаконную и, следовательно, преступную. В своей речи генеральный прокурор так определяет «законную» войну: «Только король имеет право объявлять войну, и она должна быть вызвана необходимостью, а не произволом»; никто не имеет права «давать повод чиновникам и подданным своего сеньора поднимать бунт или мятеж». Исходя из этого, герцог Бургундский объявляется преступником, ибо «он хочет привлечь на свою сторону благосклонность народа королевства, давая повод народу и подданным короля оказать неподчинение королю, что является самым большим злом, какое вассал или подданный может совершить в отношении своего сеньора, и особенно сейчас, зная о состоянии королевства и о том, что враги (англичане. — С.Ц.) готовы высадиться в королевстве»[189].

Благосклонность и даже любовь к герцогу Бургундскому, которых он добился в стране, объясняются во многом его демагогией и популизмом, ибо он играл на самых чувствительных струнах: прежде всего выступал против налогов и обещал их отменить[190]. Желая изобличить лживость подобных обещаний. Парламент особо подчеркивает законность налогов: «В отношении же того, 122 что в письмах говорится о тальях, каждый знает, что во время войны в случае — необходимости позволительно (loisible) собирать талью и поборы, и всем известно, что герцог Бургундский, находясь в Париже, объявлял и собирал много талий и поборов».

Можно объяснить смелость Парламента тем, что в этот момент он действует по указке арманьяков, чье правление установилось в Париже в этот период. Так и поступали практически все исследователи. Отдельно взятые, действия Парламента вполне могут быть объяснены политической конъюнктурой, и только рассмотренные в комплексе на всем протяжении этой войны, они приобретают черты самостоятельные и вполне независимые от конкретной ситуации. В самом деле, даже если принять высказывания Парламента в 1417 г. как выполнение воли арманьяков, нельзя не услышать в них обвинений против гражданской войны, независимо от того, кто ее ведет. Парламент обвиняет нарушителей мира и законов, ущемляющих власть короля и его администрации, и те же самые слова могут быть обращены и обращались (как мы видели) и в адрес арманьяков[191].

Парламентские чиновники видели в войне ущерб своей власти, положению и материальному благополучию, поэтому однозначно выступали против гражданской войны и, как следствие, против обеих партий и были единственными, кто соглашался на любой мир, если он не посягает на основы власти[192]. Думаю, что нет нужды в восхвалении Парламента: он следовал своему пониманию общественного назначения суда — быть прибежищем закона и справедливости. Суть института — в монопольном праве вершить суд и устанавливать «справедливость для всех», и поэтому сведение личных счетов индивидуально и вне суда расценивалось им как посягательство на его монопольную власть. Парламент может функционировать в полном объеме своих функций только в мирное время. Отстаивая власть короля, в том числе утверждая власть короля объявлять войну и, следовательно, ставя вне закона войну частную, парламентские чиновники развивали идейные основы королевской власти, публично-правовые принципы деятельности его институтов и лишали правовых санкций политические расправы и произвол.

§ 4. «И те, кто были французами, стали англичанами» [193]

В истории Парижского Парламента едва ли не самым драматичным и сложным является именно этот период раскола и существование в течение 18 лет двух параллельных Парламентов с одинаковыми функциями и компетенцией: в Париже — под властью англо-бургиньонов и в Пуатье — под властью Карла Валуа[194]. Зная о приверженности парламентских чиновников идеям сильной централизованной власти и корпоративным принципам, можно оценить, насколько этот раскол стал «проверкой на прочность» и этих идей, и этих принципов. Внешняя сторона событий вполне позволяет считать традиционно сильную пробургиньонскую часть Парламента виновной в этом расколе и, следовательно, в связи с крахом «двойной монархии», проигравшей стороной. Допустимо также причислять парламентских чиновников, работавших в Париже в 1418–1436 гг., к предателям интересов Франции, как их называли сторонники Карла Валуа[195]. Однако у чиновников Парламента в Париже была своя логика поведения, свидетельствующая о четкой позиции, понять которую можно, проследив, как и почему это произошло.