Огюст Бланки

Вообще годы, проведенные Бланки на «Прекрасном острове» (как, впрочем, и все остальные), были известны тогда лишь по обрывочным данным: либо в связи с тем, что в окружающий мир вдруг проникали какие-то вести с острова, либо потому, что там происходило что-то выдающееся из монотонного течения жизни заключенных. Все обитатели тюрьмы Бель-Иль страдали, но по-разному реагировали на невзгоды своего существования. Бланки оказался, пожалуй, одним из тех, кому бывало особенно трудно. Много неприятных, тягостных ощущений по-прежнему приходилось испытывать из-за ненависти приятелей Барбеса. Сами условия принудительного совместного постоянного проживания на небольшом изолированном клочке острова были трудно переносимы из-за почти полной невозможности уединиться. Правда, случались дни, когда на время забывались распри и склоки и оживало что-то общее, объединявшее всех. Так происходило в дни революционных праздников, в день взятия Бастилии 14 июля или в годовщину февральской революции 1848 года. Тогда над толпой узников поднимался красный флаг, звучала «Марсельеза», другие революционные песни, заставляющие сердца всех биться в унисон. Порой заключенных объединяла смерть товарища. Тогда гроб, покрытый революционным флагом, несколько раз проносили вдоль стены, ограждавшей тюрьму.

Время тянулось крайне медленно. Много говорили, спорили, мечтали, тосковали и ждали. Ждали какого-то события, которое принесет внезапное счастливое изменение. Но шли дни, недели, месяцы, годы. Все оставалось по-старому, ничего хорошего не происходило, и сохранялось, нарастало, усиливалось лишь непрерывное нервное напряжение. Иногда это состояние взрывалось бурными инцидентами. Случалось, пустяковый повод вызывал вспышку страстей, толкавших людей на самые неожиданные поступки. Напряженные нервы не выдерживали. Так, 14 февраля началась яростная, шумная демонстрация протеста по поводу питания заключенных. В их еде картошка была заменена морковью, и эта безобидная морковь вывела людей из себя. Заключенным приказали разойтись по камерам. Но они не подчинились и громко запели «Марсельезу» и «Карманьолу». Начальник тюрьмы, а это был тот же Валет, которого тоже перевели из Дуллана, снова потребовал от заключенных вернуться в бараки. Они опять не подчинились. Валет вызвал жандармов и полторы сотни солдат. Сорок человек загнали в тесные казематы старого здания тюрьмы-крепости. Тринадцать дней их продержали там.

14 мая новое волнение, новая демонстрация. Дело в том, что среди заключенных оказалось немало столяров, которым разрешили заняться их ремеслом. Но куски дерева стали растаскивать и другие. Администрация приказала провести обыск заключенных, чтобы изъять все эти деревяшки. Несколько человек бурно воспротивились. Снова все заключенные взбунтовались. И снова появились солдаты. На этот раз в казематы заперли 26 человек. Среди них оказались вместе Бланки и Барбес. 13 дней длилось наказание карцером.

Когда эти дни прошли, возникла новая острая проблема и появилась новая возможность для Бланки. Еще некоторое время назад по просьбе заключенных начали строить тридцать одиночных камер. Теперь они были готовы. Но кто получит право жить в них? Решили, что преимуществом будут пользоваться осужденные на самые длительные сроки. Так, суровый приговор обернулся привилегией, выпавшей на долю Бланки.

Камеры построили таким образом, что они соединялись попарно. Кроме выхода в общий коридор, устроили двери между двумя соседними камерами. Бланки досталась камера 14 — небольшая комнатка с железной кроватью и столом. В соседней камере 15 поместили бывшего студента Казавана. Он был осужден на десять лет за активное участие в июльском восстании 1848 года. Худой, черноволосый южанин отличался смелым и решительным характером. Он уже пытался бежать отсюда, но был пойман, и теперь над ним установили особо строгий надзор. Казаван любил Бланки, он восхищался его деятельностью. Теперь Бланки мог либо сидеть один в своей камере, либо общаться с приятным собеседником. Это явное облегчение участи Бланки совпало, к несчастью, с новым ухудшением его здоровья. Пребывание в сыром каземате привело к тому, что он стал страдать нестерпимыми болями в желудке и острым ревматизмом.

И все же новые преимущества как-то скрашивают, облегчают его муки. Наконец-то он может остаться один, не на глазах других. Он вправе горестно вздохнуть. А ведь раньше он не мог себе позволить даже этого, пока оставался в толпе других узников, которые ловили каждое его движение…