Огюст Ренуар

Когда знаешь творчество Ренуара, излишне напоминать о ласковых горизонтах, открывшихся его детским взорам. В пейзаже Иль-де-Франса нет ничего резкого. Нынешние люди пытаются разрушить его гармонию красками, лишенными тонкости, приличествующей северным странам. Холодное освещение мирится с кричащими зелеными и ослепительно желтыми цветами… Но только не Париж. К счастью, климат защищает его красоту. Яркие афиши очень скоро тускнеют под влиянием осенних туманов; лишенные изящества стены осыпаются под действием мелкого дождика. В этом городе выросли Франсуа Вийон^[16] и Мольер, Куперен^[17] и Ренуар. Он продолжал создавать художников всего мира.

Детям Ренуаров было неизвестно понятие «разодеться по-праздничному». Бабка требовала, чтобы они выглядели прилично при всех обстоятельствах. На кухне и для беготни на улице мой отец надевал старые штаны, но вне этих опасных обстоятельств он всегда носил один и тот же костюм. В воскресенье, при выходе из церкви, бабка с сочувствием смотрела на кумушек, перетянутых корсетом и тащивших за руку детишек, еле двигающихся в своих накрахмаленных обновках и тесной обуви.

Наступило время отдавать моего отца в школу. Ему купили черный фартук и кожаный ранец, который носили на спине, на манер солдатской сумки. Школа, разместившаяся в служебных помещениях старого монастыря, находилась в сотне-другой метров от дома и ведали ею братья Христианских школ.

Во времена террора, в 1793 году, был опубликован декрет Робеспьера, учреждавший бесплатные школы и обязывавший всех молодых французов обучаться чтению, письму, счету и основам сольфеджио. Дети освобождались от посещения публичных школ, если родители могли доказать, что ребенок обучается всему этому частным образом или любыми иными средствами. Декрет не был отменен: короли сохранили наследие своего врага. Они лишь содействовали открытию монашескими орденами школ, существовавших наряду с коммунальными. Школу отец посещал с несколькими товарищами своих детских игр и выучился читать, писать и считать с той добросовестностью, которую он вкладывал во всякое дело. Классы помещались в низких, очень темных, сводчатых помещениях. Мой отец вспоминал, как он был несколько раз наказан за то, что плохо читает, на самом деле он просто не разбирал написанного из-за плохого освещения. Наказанного ставили в угол, что, кажется, практикуется и сейчас в некоторых детских школах. Рассеянных учеников ставили на колени у стены и надевали им на голову дурацкий колпак, украшенный длинными ушами. Учитель не расставался с длинной деревянной линейкой, имевшей разнообразное назначение. Ею указывалась буква, которую надо было прочесть на прикрепленном к стене крупном алфавите; сухие удары ею о парту восстанавливали тишину. Проказник, пойманный на месте преступления, должен был протянуть руку с выпрямленными плотно сжатыми пальцами учителю, который безжалостно бил по ним линейкой. Воспоминание об этом возмущало Ренуара. Не то, чтобы он был против телесных наказаний: он считал их менее тяжкими и, во всяком случае, менее унизительными, чем нудные нотации. Удары линейкой по концам пальцев возмущали Ренуара потому, что они могли испортить ногти. Я еще не раз вернусь к значению, которое он придавал всем пяти органам чувств. Как раз в подушечках пальцев сосредоточено осязание, и назначение ногтей заключается в предохранении этих нежных и уязвимых мест. Ребенком я любил очень коротко стричь ногти — это было удобно для лазания по деревьям. Отец считал, что я неправ: «Надо предохранять кончики пальцев; обнажая их, ты рискуешь притупить осязание и этим лишить себя больших радостей в жизни».

Зимой в классе дрожали от холода, несмотря на печурку, в которой горели дрова. Те, кто похитрее, занимали места возле нее, и им бывало слишком жарко. Мой отец никогда не был ловкачом и об этом не жалел. Быть ловкачом означало для него худшее из бедствий.

Некоторые биографы писали, что Ренуар покрывал рисунками поля своих тетрадей. Это вполне вероятно, но сам он никогда об этом не упоминал. Его величайшим успехом в детстве было, вероятно, пение. В те времена во французских школах пели очень много. То было отражение национального обычая, к сожалению, исчезнувшего ныне. Французы XIX века еще любили песни. Общеизвестна огромная популярность Беранже: именно в те годы она достигла наивысшего расцвета. Воспоминания о наполеоновской эпопее, оживленные возвращением во Францию праха императора^[18], выражались в трогательных куплетах.