Огюст Ренуар

Телеграмма моей матери о смерти Берты Моризо застала Ренуара за работой — они вместе с Сезанном писали один и тот же пейзаж, довольно далеко от дома. Отец сложил свои принадлежности и помчался на станцию, даже не заходя домой. «У меня было впечатление, что я остался один в пустыне. В поезде я взял себя в руки, вспомнив про твою мать, Пьера и тебя. В такие минуты хорошо быть женатым и иметь детей». Перед смертью Берта Моризо просила моего отца присмотреть за ее дочерью Жюли, которой было тогда семнадцать лет, и племянницами Жанн и Поль Гобийяр. Поль была постарше и взяла на себя ведение дома Мане, как мои родители называли особняк на улице Вильжюст, 40. Жанн впоследствии стала женой Поля Валери^[154]

, откуда и новое название этой улицы. Старшая сестра, выполняя свое назначение опекунши, так никогда и не вышла замуж. Дочь Моризо Жюли, тоже художница, вышла замуж за живописца Руара

^[155]

. При жизни Берты Моризо особняк Мане был подлинным центром парижской культуры. Мой отец к старости стал как чумы избегать всяких артистических и литературных кружков, но время от времени отправлялся провести часок в особняке Мане. У Берты Моризо нельзя было встретить докучливых интеллектуалов. У нее собирались простые люди, приятные собеседники. Одним из завсегдатаев был Малларме. Берта Моризо была магнитом особого рода: она притягивала к себе лишь все выдающееся. «Подле нее даже Дега становился любезным». Традицию продолжили «маленькие сестры Мане». Она еще более окрепла с появлением в семье Руара, потом Валери. Когда я навещаю своих старых приятельниц, мне кажется, что я дышу более чистым воздухом, ощущаю атмосферу салона Мане и там веет тот парнасский ветер, который освежал Агору.

Жюли Руар и Жани Валери часто рассказывают о моем отце. Они говорят, как он был весел и как заразительна была его веселость. Они вспоминают его увлеченную работу, без мнимых, во всяком случае показных, «комплексов» или «душевных состояний». С Базилем, Моне, Бертой Моризо, Писсарро, Сислеем и товарищами молодости они работали следующим образом: кто-нибудь из них выбирал мотив, устанавливал мольберт, его примеру следовали остальные, и прохожие невольно останавливались перед группой бородатых мсье с застывшими взорами, углубленными в свое дело, за тысячу лье от мирских дел, — покрывавших холст маленькими крапинками красок. Порой присутствие в этой группе светлого платья Берты Моризо как бы подчеркивало диковинность зрелища. Недавно моя крестная Жанна водила меня на поляну в лесу Марли, где она работала с Ренуаром. «Он останавливался как бы невзначай. Если он начинал напевать, значит, мотив ему нравился. Он ставил мольберт, я следовала его примеру. Через несколько минут мы писали как одержимые».

Другой характерной чертой для Ренуара и его друзей была некая общность жилищ. Если хотелось писать в деревне, Ренуар почитал вполне естественным остановиться у Галлимара в Нормандии, у Берты Моризо в Мези или у Сезанна в Жа-де-Буффан и там работать. Он охотно предоставлял свою мастерскую Жанне Бодо, и она пользовалась ею, пока мы путешествовали. Ренуар постоянно уступал свою квартиру приятелям. Знакомство с Амбруазом Волларом было посмертным даром Берты Моризо моему отцу. Она угадала, что этот странный человек был гений в своей области, и рассказала о нем отцу. Это было в 1895 году, до его отъезда в Экс. Смерть Берты отсрочила посещение ее протеже, который появился в Замке Туманов осенью. Вот как он описывает это событие в своей книге «Жизнь и творчество Пьера-Огюста Ренуара»: «Мне хотелось узнать, кто позировал для приобретенной мною картины Мане. Это был портрет мужчины, остановившегося в аллее Булонского леса… Мне говорили: „Ренуар должен знать, кто это“. Я отправился к Ренуару, который жил на Монмартре в старинном доме, прозванном Замком Туманов. В саду служанка, похожая на цыганку, не успела попросить меня подождать, указав на переднюю, как появилась молодая дама, вся — добродушие и округлость, похожая на тех буржуазок эпохи Людовика XV, которые глядят с пастелей Перроно^[156], — это была мадам Ренуар».