Огненная кровь

Он, не сводя глаз с Кадена, нагнулся за упавшим в траву мечом погибшего товарища. Зашевелились и другие ишшин, подняли клинки. Лица их замкнулись изнутри. Ваниате, понял Каден. Не он один действовал из пустоты. Все они ушли в ваниате – все, кроме забившейся с удвоенной силой Тристе.

Матол еще не закончил говорить, когда рядом с Каденом возник Киль.

– Режь, – приказал он, через плечо указывая взглядом на связанные запястья.

Матол нацелил на Кадена острие меча:

– Ты убил моего человека, чтобы помочь этому нелюдю. И сейчас ему помогаешь, пляшешь под его дудку, безмозглая кукла. Я вгоню эту сталь тебе в брюхо и полюбуюсь, как ты корчишься. Благодари меня – я оборву ниточки, на которых ты дергаешься.

Каден, не слушая, резал веревки на руках Киля. Толстые волокна легко распадались под острым наконечником накцаля. Когда двое из них троих оказались свободны, Каден, чуть замешкавшись, протянул копье Килю:

– Умеешь с ним обращаться?

Киль перехватил древко и скользнул по нему взглядом.

– Много веков прошло, – умело и плавно раскручивая оружие, произнес он, – но память не ослабела.

Он встал перед Каденом, заслонив его от Матола, и сразу стало ясно, что чаша весов качнулась в другую сторону. Матол сжал зубы, как видно вслед за Каденом оценив соотношение сил.

– Биллик, – бросил он одному из уцелевших воинов, – приведи остальных. Они за Кавалтинскими вратами. Двадцать вздохов, туда-обратно.

Каден понятия не имел, где лежит Кавалтин и какие кента к нему ведут, но что это меняло? Где-то совсем рядом ждали другие ишшин, может быть, не один десяток вооруженных до зубов и готовых к схватке бойцов. Если они придут сюда, спасения не будет. Факт был непреложен, как небо над их головами. Биллик бросился через зеленую полоску, шагнул в кента и пропал. Тристе выбрала этот момент, чтобы, извернувшись в руках врага, вцепиться ему зубами в загривок, а когда тот с рыком дернулся, вырваться на волю.

Матол выбранился и сплюнул в траву. Рывок бросил перепуганную Тристе прямо к его ногам, и ишшин, шагнув вперед, поднял и опустил меч. Дуга, описанная беспощадным клинком, вела прямо к голове Тристе, но Киль оказался быстрее: накцаль скользнул в брешь и отвел удар Матола в землю. Кшештрим тотчас отдернул копье, занес его для нового удара, но, пока отводил руку, Тристе поднялась на ноги. Каден ждал, что девушка метнется прочь от клинков, а она бросилась вперед, прямо на Матола. На сведенном страхом и яростью лице солнцами сверкали глаза, руки ее сошлись за спиной ишшин, она привлекла мужчину к себе, вместе с ним прогибаясь назад.

– Отцепись, бездушная шлюха! – сплюнул Матол.

Он дернулся, но высвободиться не сумел. Рука с мечом, прижатая к боку, не подняла клинка.

– Это ты отринул свою душу, – тихо ответила девушка.

«Нет, – понял Каден, – это не Тристе».

Робкое дитя, рыдавшее в его павильоне в Ашк-лане, пропало, на его место явилась женщина, несколько недель назад размозжившая Матолу запястье. Ишшин был старше, выше, сильнее, и все же мышцы Тристе, ее сухожилия, напряглись, но не выпустили добычу.

– Я предупреждала, – сказала она голосом четким, как грани отшлифованного ювелиром камня. – И этот день настал.

Матол отбивался, бранился – и проигрывал. Она влекла его к кента, и Кадену показалось, что он угадал замысел девушки: протолкнуть врага навстречу ливню стрел, под арбалеты других ишшин. То, что удалось раз, могло сработать снова. Но она двигалась не к тем кента – эти вели в подвал капитула хин.

– Тристе, нет! – выкрикнул он, указывая ей на дворцовые врата. – Не туда. Сюда!

Она словно не услышала.

– Ты предал свою душу. Ты думал выжечь ее жестокими обрядами, ты веровал в ничтожную власть боли. – Тристе разразилась сочным нутряным смешком. – Боль может так мало.

– Я тебе покажу боль, стерва!

Двое оставшихся ишшин двинулись к кента, на помощь своему командиру, но Киль преградил им дорогу занесенным накцалем.

– Ты не поверишь, что бывает такая боль! – рычал Матол.

Он выронил меч и потянулся к горлу Тристе.

– Слабый человечек, тебе ли знать, во что я верю?

Пальцы Матола сомкнулись на ее шее, но Тристе лишь улыбнулась, притянула его еще ближе и накрыла его губы своими. Каден в ошеломлении уставился на слившиеся в объятии тела: бедро к бедру, уста к устам – любовники на пике восторга. Ишшин еще душил ее, но губы его открылись под ее поцелуем, ответив животному позыву древнее мысли и древнее ненависти. Тристе, ухватив его за свободную руку, отвела ее назад, в проем кента…

Матол дернулся, как от ножа, хотел крикнуть, вырваться, но пальцы Тристе сплелись у него на загривке. Он выдернул руку из кента – не руку, ровный обрубок с двумя кружками кости, срезанной, как не срежет самый острый топор. Кость и мясо. Потом хлынула кровь.

Тристе чуть отстранилась, улыбнувшись бьющемуся Матолу.

– Не думай о боли, – проворковала она. – Наслаждайся. Ты вообразил, что выжег себе душу, а я ее тебе возвращаю.