Кто-то подошёл и присел рядом, вырвав её из молитвенного погружения, и она невольно вздрогнула.
— Прости, я не хотел нарушать твоего уединения, — рядом оказался Гасьярд.
Он подошёл почти беззвучно. Как всегда, безупречно одет: зелёные брюки, рыжий атласный жилет с мелким рисунком, неизменный платочек в кармане… Жёсткий воротничок рубашки охватывал его шею, придавая ему надменный вид, и изумруд в булавке, которой был заколот шёлковый галстук, блеснул поймав гранями пламя свечей.
— Ничего. Я уже собиралась уходить, — ответила Иррис, порываясь встать.
Она хотела побыть здесь ещё некоторое время, но молиться рядом с Гасьярдом было плохой идеей. Его вкрадчивый голос, немигающий взгляд, жар, который исходил от него — всё это пугало. А он сел как-то слишком близко, хотя скамья была длинной, но она заметила, что последнее время это вошло у него в привычку.
— Посиди ещё немного. Я… хотел поговорить с тобой, — ответил он тихо, глядя на пламя.
Сердце дрогнуло. Что-то в тоне его голоса совсем не понравилось Иррис.
Хорошо, что в Храме был полумрак, потому что кровь бросилась ей в лицо, и вдруг стало стыдно.
— О чём?
— О предстоящей свадьбе, — он закинул ногу на ногу и, положив руки на колено, переплёл пальцы. Иррис обратила внимание, что в отличие от других членов семьи, он носил лишь одно кольцо — перстень Заклинателя. — Видишь ли, у нас есть некоторая проблема, которую я не знаю, как решить.
— Какая проблема? — спросила Иррис, стараясь выглядеть спокойной.
— Вернее, у нас их даже две. И первая проблема — это ты, Иррис, — Гасьярд повернулся к ней и посмотрел в глаза.
— Я? — спросила она, и голос едва не сорвался. — И какая же во мне проблема?
— Ответь мне честно, только не лги, мы всё-таки в Храме, — Гасьярд внезапно взял её за руку, — ты любишь Себастьяна?
Он смотрел ей прямо в глаза, не мигая, и его рука удерживала её запястье достаточно крепко, но не больно, и от него шёл жар. Не мягкое тепло, как от Альберта, а почти огонь — нестерпимый, как от открытой печи, и этот огонь поймал Иррис в петлю, не давая отстраниться.
— Отпусти меня, — прошептала она.
— Ответь, и я отпущу. Ты любишь Себастьяна?
Жар, казалось, вонзился в самое сердце.
— Нет.
Это признание вырвалось само собой, потому что лгать под этой пыткой огнём и взглядом Гасьярда она не могла. И он тут же отпустил её руку, а на лице появилось какое-то подобие понимающей улыбки.
— Так я и думал, — произнёс он спокойно, — и это проблема. Видишь ли, я не могу закончить ваш ритуал, потому что ты сама не хочешь этого. Ты сопротивляешься, и я всё не мог понять, почему. Но, видимо, потому что не испытываешь к Себастьяну по-настоящему сильных чувств. Это так? Что ты испытываешь к нему? Скажи.
— Я… он мне нравится, я уважаю его, мне с ним интересно…
— Но… не любишь, — Гасьярд откинулся на спинку скамьи, — что же, это объяснимо
— Я ведь не знала… не знала, что любовь необходима для этого! — воскликнула она, оправдываясь. — Я пытаюсь…
— Нет! Нет! Не вини себя, — Гасьярд снова повернулся к ней, — в этом нет твоей вины. Так… иногда бывает. Видишь ли, в некоторых случаях наша воля сильнее, она может противостоять даже огню, но в этот раз, я думаю, причина совсем в другом.
— В чём же? — сердце у Иррис сжалось.
— Ты когда-нибудь слышала о проклятье нашего дома?
— Да, кое-что слышала. Но говорят, что это неправда.
— К сожалению, это правда. Оно действительно существует, Иррис. Мой брат Салавар сделал одну глупость, в своё время… И его прокляла ашуманская жрица. Его и весь его род, всех его детей. Я не буду говорить, почему она это сделала…
— Я знаю, почему…
Гасьярд впился взглядом в её лицо.
— Вот как? Откуда?
— Я читала дневник отца. Я знаю о ребёнке, о том, что Регина — моя мать — бросила Салавара в день помолвки и сбежала с моим отцом. И я знаю, что это ты отдал Регине письмо от той женщины. Зачем ты это сделал? — спросила Иррис, не отводя взгляда.
Гасьярд поспешно отвёл взгляд, посмотрел задумчиво на пламя свечей и произнёс тихо: