Огненная земля

Сад был окружен ротой Цибина. Везде, в просветах деревьев и за изгородями, покачивались бескозырки автоматчиков. Высшие командиры сидели за столом под деревьями, остальные участники совещания расположились на траве, на мутовках деревьев, на колодах. Здесь были морские офицеры, командиры малых кораблей, сил прикрытия, поддержки, охранения, коменданты посадки и высадки и вперемешку с ними пехотные армейские офицеры — командиры десантных частей, артиллерийские офицеры — флотские и армейские.

Букреев был вместе со своим замполитом, начальником штаба Баштовым и майором Степановым. Полковник Гладышев сидел невдалеке от маршала на табурете и что-то аккуратно и неторопливо вписывал в блокнот, лежавший у него на коленях. Маршал внимательно разглядывал всех собравшихся офицеров, а те, в свою очередь, глядели на него с любопытством и уважением. Маршалу сопутствовала большая и ранняя слава издавна, когда большинство этих молодых офицеров были детьми и восхищенно по школьным книгам изучали его жизнь.

Красные хлыстики молодого вишенника, отмякшие от мороза и дождей, пахли клеем и горечью. Вишенники были опутаны паутинкой; нарушая тишину сада, тонко и жалобно жужжала попавшая в сети осенняя серокрылая муха.

Звенягин снял меховую куртку, бросил ее на развилину сучьев. Среди офицеров, одетых с щеголеватой старательностью, было странно видеть Звенягина в поношенном смятом кителе и без орденов. Букреев подошел к нему.

— Поздравляю, Букреев. Сегодня ты именинник.

— Все мы именинники, Павел Михайлович.

— Мы что? Извозчики. Подадим тарантасы, ссадим — и готово…

— Тарантасы-то хотя подадите на всех четырех колесах?

— Колес хватает, да по дороге кочки. Сегодня всю ночь дизельные самоходки гудели, мины швыряли. Самолеты тоже пельмени сбрасывали.

Звенягин сломал былинку и отвернулся. За изгородью неподвижно стоял часовой-автоматчик. Звенягин знал его, но фамилию не вспомнил. Кажется, с «Ташкента»? Звенягин хотел прочитать надпись на ленточке, но она потускнела.

Букреев докладывал одним из первых. Его сообщение о состоянии батальона вызвало одобрительный шепот за столом.

За Букреевым пристально и с удовольствием наблюдал Мещеряков, поддакивал ему, поддерживал репликами.

Когда Букреев поделился своими соображениями о переброске через пролив артиллерии, командующий утвердительно кивнул головой.

— Хороший офицер, — сказал он Мещерякову.

После Букреева доложил Гладышев. И наконец выступил Звенягин. Прислонившись к яблоне, он говорил тихим голосом, запинаясь и подыскивая слова. Мещеряков наклонился к Шагаеву:

— Что-то Звенягин плох.

— Волнуется. Сколько начальства…

Звенягину поручалась почетная боевая задача: первому прорваться к берегам, занятым противником, и высадить штурмовые группы десанта. На совещании Звенягин доложил подробности операции. Командующий, повидавший за годы войны разных людей — и храбрецов и трусов, — слушал его внимательно; он знал Звенягина и доверял его военному опыту. Перед высоким военным собранием стоял человек, на которого можно было положиться. За ним слава блестящих десантов… Но почему Звенягин явился на совещание в изношенном кителе, небритый, без орденов и медалей?

«Ему необходимо передохнуть, — подумал командующий, пытливо изучавший во время доклада каждый жест и выражение лица Звенягина. — Но не время…»

После совещания командующий подозвал Звенягина и пошел с ним в дом. Там, оставшись наедине, генерал спросил его:

— Вы уверены?..

— Уверен. Только бы не разыгрался штормяга, товарищ генерал армии.

— Проведете операцию, и я походатайствую перед вашим начальством… Вам будет тогда самый раз отдохнуть… — Он дружески положил руки Звенягину на плечи: — Желаю удачи и… следующей награды. Куда только вы будете вешать ордена, Звенягин, а?

Разговор с командующим приободрил Звенягина. Двадцать километров предстояло пройти сквозь минные поля, под артиллерийским огнем, под прожекторами и прицельными снарядами противокатерных батарей. Первому прорваться и проложить дорогу через пролив! Но ведь раньше было еще похуже. Хотя бы под Новороссийском.

Погода опять испортилась. Сверху сыпался не то дождь, не то мелкий снежок. Звенягин вышел из дому, расстегнул ворот, поднял голову. Он вспомнил приветливый Ставрополь, где протекало его детство, мелкую речушку Ташлу, Архиерейские пруды, где научился плавать, раскаленные суховеи, прилетавшие из ногайских степей, такие суховеи, что не раскрывай на улице книгу — сразу скрутит трубками все листы; вспомнил мать — трудолюбивую и любящую; она ждет не дождется его. А где теперь товарищи его игр? Как мелькали их босые пятки, покрытые песочной пылью! А когда ливень, какая теплая вода неслась по Лермонтовской улице! По голым ногам били щепки…

«Зачем? К чему эти нахлынувшие воспоминания? — тревожно подумал Звенягин и усилием воли как бы оттолкнул их. — Сейчас война…»