Огненная земля

Вот Куников перед десантом подолгу просиживал в его комнате на Тонком мысу, пил из кружки чай и все думал, соображал. Нельзя ли, мол, приспособить камышинки, чтобы его десантники, высадившись вдали от берега, могли, подобно древним, незаметно подкрасться к врагу. Он не переставал думать о своих людях до самого конца…

Зимой, в феврале, Звенягин на катере вез его с «Малой земли» тяжелораненого. Куников просил воды и почему-то яблоко. Воды ему дали, но яблок не было…

Звенягин спустился к морю. На берег с шипением выносились волны. Вдали вспыхивали прожекторы над Керчью, у Эльтигена. С горы Митридат точно бросили золотой меч, размельчивший в искристую пыль крупинки дождя. Свет оттуда был золотой, но вражеский.

Потом пришли воспоминания совсем недавних, мирных заокеанских походов — Порт-Саид, Сингапур, яркие гавани Цейлона. Он, капитан торгового судна, мог позволить себе надеть шелковую безрукавку, белые туфли. Легкие и какие-то светлые ветры ходили под шелком рубахи, по мускулам, запеченным тропическим солнцем…

Звенягин, скользя по глинистой тропке, поднялся на берег, направился в город.

По улице мимо памятника запорожцам шли бойцы морской пехоты. Перегруженные люди тяжело дышали. Ни смеха, ни шутки, ни песни; ночь и люди как бы наедине с собой. Это шли к пристани пехотинцы Букреева. Где-то здесь и он сам, счастливый тем, что идет на такое крупное дело.

Люди проходили мимо. Своими острыми глазами Звенягин различал их простую форму. Он знал: все, от рядового стрелка до командира роты, до комбата, одеты в одни и те же ватники. Узбекская хлопчатка, подбитая ватой, прошитая нитками. Бескозырки или шапки. Оружие — пулеметы, автоматы, винтовки, длинные и тонкие тела противотанковых ружей — положено на плечи. Патроны везде — в подсумках, в карманах, в вещевых мешках. Все сделали рабочие Урала, Волги и Сибири. Недоедая и недосыпая, люди тыла прислали сюда, к морским окраинам Кубани, оружие, патроны и одежду…

По Керчи била береговая артиллерия. Сюда подтянулись окрашенные в шаровой камуфляж морские орудия гвардейцев.

Дух напряженной до предела страны как будто носился здесь, грозный, благословляющий и торжественный.

Глава двадцать вторая

Бойцы подтягивались к пристани в сплошной темноте. Ветер свежел. У пирса ошвартовались моторные боты. Стрельба почти прекратилась и с той, и с нашей стороны. Разделенные водами пролива, противники притихли. Так почему-то всегда бывало перед штурмом. Потому так страшна на войне тишина.

Посланный Курасовым Шалунов разыскивал командира дивизиона, освещая фонариком попадавшихся ему людей. Шалунов находился в особенном состоянии душевного подъема. Еще бы: наконец-то ему дали свой корабль! И в такой момент!

Он не задумывался над тем, что привело его к «цели». Предшественник Шалунова, командир «морского охотника», в последнем бою, в устье пролива, был тяжело ранен осколком снаряда. Его в безнадежном состоянии свезли в армейский госпиталь, и место освободилось.

Шалунов не встретился с комдивом совершенно случайно. Когда Звенягин, постояв у пирса, направился в каморку коменданта причала, Шалунов задержался возле Горленко, проводившего «напутственную беседу» со своим взводом.

— Вижу я, кое-кто из вас вполне прислушивается, баллы прикидывает, — говорил Горленко. — Задание есть задание. Чем хуже погода, тем нас меньше там ожидают. Не пугаться… держаться друг друга. При любом плохом случае тогда все будет в порядке. Сплочение — сила. Любой ценой, вплоть до потери катера, вы должны выбираться к берегу и греться только в атаке. Нырнете, пулеметы не бросать, тяните их по дну. Выскочишь без оружия, кому ты нужен? Автомат автоматом, а пулемет для пульвзвода — основное оружие.

Горленко окончил беседу и, осмотревшись по сторонам, заметил Шалунова, узнал его:

— Как ты возле нас очутился? А у нас тут свой, семейный разговор.

— Ты вот насчет потери катера зря. Ишь как ты легко с чужим добром расстаешься! Только бы пулеметы вытащить, а катер пропади пропадом?

— Каждый баран за свои рога отвечает.

— Так-то оно так… — Шалунов огляделся, хотя по-прежнему было темно; дождик перестал, и небо чуть-чуть прояснилось. — Нашего комдива не видел, Горленко?

— Где же ему быть? С Букреевым.

— А Букреев где?

— Вот в той стороне, под обрывом, халабуда. Ты должен знать. У коменданта.

— Так бы и говорил. «Халабуда, халабуда»! Прощай, браток… — Шалунов задержался, решив все же похвалиться Горленко. — Мне-то корабль дали. Небось слыхал уже?

— Нет, не слыхал. Что ж, поздравляю! Теперь ты сам хозяин своему счастью.

— Скажи гоп, когда перескочишь! — Шалунов игриво толкнул в бок Горленко. — Ну, я потопал.