Огненная земля

На пристани все шло, как обычно, по–деловому. Краснофлотцы подтянули баграми боты, ошвартовали их своими привычными мускулистыми руками с посиневшими и мокрыми, как у прачек, пальцами. Комендант причала на ходу пожал Букрееву руку и пошел на край помоста, заложив руки в карманы новенького клеенчатого плаща, которым он, очевидно, гордился. Катерники, приставшие раньше, возвращались с дымящимися ведрами кипятка и караваями хлеба. Они весело зубоскалили и шутливо стучали зубами, показывая, что утро холодное. «Хозяйка спит еще», — крикнул какой‑то матрос, спрыгивая с катера навстречу идущим товарищам. Напоминание о хозяйке носило особый игривый смысл, потому что все засмеялись. Торпедники участвовали в конвое, могли тоже погибнуть, и, может, их радовало то, что сегодня «опять пронесло».

Люди первой роты и сам их командир были наружно тоже совершенно равнодушны к тому, что произошло. Они лениво, как будто неохотно расставаясь с обсиженными местами (многие успели вздремнуть), выгрузились. Поторапливаемые взводными, построились, отойдя от пирса, поеживались, притоптывали ногами, с завистью посматривая на торпедников. Им тоже хотелось попить чайку, поесть и отдохнуть. На некоторых лицах Букреев заметил даже радость, она притаенно светилась изнутри. На том берегу сражались и многих нет, конечно, в живых, а им пока отсрочка.

С того берега доносился скрадываемый расстоянием гул боя. Высоты Крыма стояли вдали строго и мертво, но у берега в сизой дымке дугообразно горело пламя. Вспыхивающий и притухающий свет, то светлый с голубизной, то красноватый, острый, напоминал электросварку. Моряки внимательно наблюдали за тем берегом, и лица их суровели.

— Дерутся.

— Ребятам достается. А мы тут…

— Перефорсировать бы пролив…

— Штормит.

— Гляди, немец «козлов» пустил. Мало с земли, еще и с воздуха начал гад молотить.

— А где же наши?

Стайки неприятельских пикировщиков или «козлов», как их называли, покружив в высоте, ринулись вниз. Так ястребы бросаются на высмотренную добычу.

— Влепили, гады! — крикнул какой‑то моряк и быстрым движением пальцев расстегнул ватник, гимнастерку. — Влепили!

Позади нарастал низкий, басовой гул, сразу заставивший всех повернуться. Из‑за крыш домов, мокрых и скучных, из‑за полуоголенных стволов деревьев вынеслись штурмовики. Над ними, переворачиваясь и словно купаясь в воздухе, попадая в лучи далеко встающего солнца, летели «Яки».

Штурмовики двумя стаями понеслись к Крыму. У всех вырвался вздох облегчения. Это «была реальная помощь. Пехота любила штурмовой самолет. «Летающие танки» делили с ней все тяготы наземной страды, появлялись в самую нужную минуту и не гнушались помогать ей в «мелочах», вплоть до уничтожения вражеского взвода, отдельной пулеметной точки или прочесывания траншеи.

— Дали!

— Смотри, еще идут.

К тому берегу пришли еще две стаи, и снова кувыркались в воздухе истребители сопровождения.

— Огненная земля, — сказал кто‑то, смотря в ту сторону.

И вот впервые услышанное всеми слово определило название первого куска земли, откуда началось освобождение Крыма — второй тур причерноморского похода до Измаила и Констанцы.

— Огненная земля, — сразу повторили многие.

— Огненная земля, — раздумчиво произнес Манжула.

— Ну, хватит спектакля, — крикнул Рыбалко. — Становись!

Скомандовав, он сорвал голос, хотел что‑то еще сказать, но досадливо отмахнулся и, повернув взводы направо, повел их согласно приказанию Букреева.

— Як собака побитая, а не рота, — сказал он Букрееву, хмуря черные, сросшиеся на переносице брови.

И тогда Букреев понял, что наружно невозмутимый Рыбалко тоже не меньше его переживал неудачу.

— Вы организуйте людям горячую пищу, — приказал Букреев Стрельцу, оставленному на этом берегу для организации снабжения батальона и переотправки на плацдарм. — Обязательно горячую и мясную пишу- Только из свежего мяса.

Стрелец, высокий мужчина с атлетическими плечами и словно сдавленным с боков смуглым лицом, неумело откозырял и потрусил вперед, придерживая рукою кобур с пистолетом. Вы бы не трудили себя, товарищ командир, — просто сказал Рыбалко, — шли бы отдыхать.

В это время с корабля сносили Звенягина. Букреев приказал остановить и повернуть роту.

Звенягина несли на санитарных носилках, прикрыв парусиной. Голова его, со слипшимися волосами, чуть покачивалась, умиротворенная улыбка сохранилась на его лице, в изгибе насмешливых губ.

Букреев опустил руку, взятую под козырек, и снял фуражку. Впереди шел Шалунов, без шапки, в своем кожаном костюме, в высоких сапогах с голенищами, сбежавшимися гармошкой. Шалунов шел, склонив голову и сгорбившись, стараясь не оскользнуться на пригорке. Здесь еще сохранились следы многочисленных подошв, отпечатанных на мокрой глине, рубчатые следы автомобильных баллонов, окурки, вдавленные в грязь, и разорванные на мелкие части письма, выброшенные десантниками. К пристани подбегали матросы и солдаты, останавливались, снимали шапки.

Парусину откинул порыв ветра. Все увидели разорванный китель, ордена, залитые кровью.