Огненная земля

Хозяйка неприветливо кивнула головой, а девушка растопырила пальцы, показывая, что не можег подать руки, и, прищурившись, закивала головой.

«Положительно мир вечен, — подумал невольно Букреев. — Как трудно изменить установленное однажды движение».

Досада не покидала теперь его и, прислушиваясь к орудийной канонаде, он молчаливо барабанил пальцами по столу. Мещеряков занимался с адъютантом своими делами, бегло просматривая какие‑то бумаги, и здесь догнавшие его. Пухлые его пальцы шевелили бумаги осторожно, словно только что пойманных раков, которые могут еще ухватить его руку.

— Начальнику штаба, — приказал он, захлопывая папку. — Меня сейчас интересует десант. По десанту тут еще ничего нет. Еще не запрашивали?

— Кроме утренней радиограммы, ничего.

— Ветер стихает, но из Азовского моря пошла зыбь. Плохо будет с высадкой, — сказал Мещеряков, отпуская адъютанта. — И все же под вечер вас, Букреев, пустим. Батраков высадился, дерется… Молодец… как обычно…

Букреев вздохнул, ничего не ответил.

— Пехота тоже вцепилась, но не вся. Тоже штормяга, как выразился бы Звенягин, помешала. Туго приходится. В армейской пехоте много горных азербайджанцев, не привыкших к морю.

— Может, прикажете сейчас, товарищ контр–адмирал, не дожидаясь вечера? — спросил Букреев, выжидательно смотря на Мещерякова.

— Э, не спешите. И так потери и в людях и в плавсредствах. А сейчас вышли на охоту «бэ–дэ–бэ». У нас к ним пренебрежительное отношение. Но эти бронированные утюги прескверная штука.

— Бэ–дэ–бэ плохо, — невпопад вставил Букреев.

Мещеряков взглянул на него мельком, но пытливо.

— Все бывает, Николай Александрович… Гладышев и Степанов пока на этом берегу. Насчет вас справлялись и кланялись. Задача не изменилась, и вам придется поработать… — Мещеряков задумался. Девушка, накрывавшая на стол, не получала от него теперь ни веселых взглядов, ни шуток, которые ее подзадоривали. — Звенягина не могу забыть… На моих глазах вырастал. Жаль Баштового… Генька у него, сынок. Мой крестник. Куниковец! Жена хорошая. Кстати, вашим семьям вызов послали. Снарядили за ними целую экспедицию, а то билеты, пересадки. Ваших придется через Красноводск везти…

Букреев понял, что контр–адмиралу тоже не так хорошо, как вначале показалось.

— Можно было подождать с семьями.

— К чему ждать? Теперь наступаем. Движение вперед и вперед. Скоро мы здесь будем глубоким тылом. Скучно покажется первое время.

Мещеряков приподнял бровь, прислушался. Послышался нарастающий звук тяжелых моторов. Зенитные пушки открыли огонь, стекла в окнах задребезжали. Хозяйка вбежала в комнату и снова выскочила, прихватив что‑то вроде старого салопа, висевшего на гвозде. Свист, больше пойманный чувством, чем слухом, прорезал воздух.

— Сбросил! — У Мещерякова приподнялась выжидательно вторая бровь.

Домик тряхнуло, стоявший на столе графин покачнулся.

— В районе порта, — угадал Мещеряков. — Вы своих людей отвел» оттуда?

— Отвел, товарищ контр–адмирал.

— Злится немец за десант. Там где‑то Шагаев. Еще пристукнет.

Он налил две рюмки водки и первый выпил. Снова домик тряхнуло, и рука адмирала, нацеленная на селедку, дрогнула.

— Скоро скучно здесь будет… Да–а-а… — Мещеряков неестественно засмеялся.

Шагаев пришел возбужденный. Он, захлебываясь, рассказывал, как их «накрыло», как он чуть–чуть не был убит, как многие струсили, а он нет. Показывал на плащ, якобы порванный осколками. Сбивчивый его рассказ пересыпался нервным смешком. Когда он умывался здесь же в комнате над тазом, руки тряслись. Он достал зубную щетку, принялся чистить зубы и со ртом, забитым порошком, все продолжал говорить, рассказывая, что ему пришлось пережить.

Мещеряков насмешливо заметил Шагаеву:

— Зубы‑то зря трешь, Шагаев. Чистил же утром…

— Ах, да… — Шагаев виновато засмеялся. Его мясистые щеки покраснели. — Но зубы‑то опять забило. Такая гарь!

Окончив умывание, присел к столу, выпил.

— Да, Иван Сергеевич, Звенягин‑то! Не верится! — Он положил на тарелку котлету, жареной картошки и присыпал сверху мелко нарезанной, по–осеннему свежей петрушкой. — Хоронить где будем? Здесь?

— Хоронить? — Мещеряков отвернулся и сидел теперь ссутулившийся и скорбный. — Хоронить Звенягина? Звенягина?

…Было совершенно мирное, прохладное утро, с установившимся равномерным ветром. Орудийная стрельба стала привычна и не тревожила. По улицам проходила артиллерия. Продавливая глубокие следы в мокром песке, гусеничные тягачи тащили тяжелые гаубицы. Артиллерии проходило много, не меньше бригады. Букреев узнал кое–каких офицеров, присутствовавших на совещании перед десантом. Они стояли на Тузле, а теперь куда‑то перебазировались со всеми своими полевыми ремонтными мастерскими, обозами.

Манжула сидел в машине рядом с Букреевым, стараясь не стеснять его и Шагаева. От него пахло кислотой просыхающей ватной одежды, крепким табаком. Мещеряков иногда оборачивался к ним со своего переднего «хозяйского» сидения и расспрашивал Манжулу, как проходило плавание через пролив. Манжула отвечал односложно, и в этих куцых ответах Мещеряков уловил трудности ночи.