Огненная земля

— Курасов. Он должен зайти сюда.

— Добро. Будет порядок. Звенягин‑то… а? — Рыбалко задумчиво жевал. — Ось так завсегда — живешь, живешь, кричишь, свистишь, а потом раз и все. Как ни було. Я чую, Звенягина порешили в Новороссийске хоронить.

— Решили в Новороссийске.

— Моряков треба хоронить по–морскому, — строго сказал Рыбалко, — в море. Помню, як Звенягин балакал. Треба выстроить в море корабли, дать салют со всех пушек, и в воду…

— Все хоронить да хоронить, — перебил его Букреев, — Не ту песню завели, Рыбалко.

— Тут и так тоска–кручина, — поддержал командира батальона Котляров.

— Насчет похорон балачка первые два дня после того, як копыта отдерут… Без того нельзя. А потом опять — кричи–свисти, лови свою пулю.

— Люди просушились?

— Ваш приказ передал, товарищ капитан. Кто у печки, кто на солнце, а то при кострах. Намокли ночью. Живого места не найдешь. — Рыбалко посмотрел в окошко. — Вот и новый флагман.

Курасов вошел в палисадник. Его сопровождал Шалунов. Оба они были одеты в только что выданные канадские костюмы искусственного меха, крытые хаки, с меховыми квадратами воротников, брошенными за спины, как башлыки.

Курасов остановился возле девушек, Шалунов присел на корточки напротив Тамары и пытался с ней заговорить. Девушка отвернулась, а затем встала и ушла в дом. Очевидно, обескураженный, Шалунов приблизился к Курасову, разводя своими большими руками и виновато улыбаясь.

Заметив появившихся на крылечке Букреева и его командира роты, Курасов оставил девушек и подошел к ним.

В его скошенных глазах чувствовалась затаенная дума. Курасов доложил, что корабли готовы. На пробоины наложили временные пластыри, мотоботы приготовили, моторы наладили. Курасов говорил медленно, подыскивая слова, и, казалось, мысли его были очень далеки. Букрееву вспомнилась их первая встреча на рейде, затянутом туманом и дождем, вспомнилось свидание в портовой столовой, когда Курасов под веселые крики товарищей разрезал арбуз.

— Я полагаю, что мы обо всем договорились, товарищ Букреев, — сказал Курасов, — и вы разрешите мне вас покинуть. Сегодня мы во что бы то ни стало форсируем пролив. Немцы спешно подтягивают артиллерию. Ничто им не поможет. Батраков подавил береговые противока- терные батареи. А те батареи, которые будут бить из глубины, мне не так страшны… Не страшны… — Курасов с натугой повторил последнюю фразу, кивнул головой Тане и поднялся.

Таня, оставив подруг, вышла к калитке. Курасов, не стесняясь, полуобнял Таню и направился с ней вдоль улицы.

— Квартиру подыскал капитан–лейтенант, — сказал Шалунов, — карточки по стенам развесил, кортики. Может, свадьбу там сейчас сыграют.

— А тебе завидно, Шалунов? — шутливо спросил Рыбалко.

— Ты мне, Рыбалко?

— А то кому же?

— Кричи погромче. Ей–богу, ничего не слышу.

— Ну тебя. Я и то горло надорвал. — Рыбалко повернулся к Букрееву. — Идем от того же пирса, товарищ капитан?

— Да.

— Пойду пошурую хлопцев.

Рьгбалко вышел из калитки и, задержавшись у огорожи, долго в бинокль глядел на Огненную землю.

Вероятно, горел рыбачий поселок. Дым стлался тяжелыми полосами. Внимание всей Тамани — и солдат проходящих к северу армейских частей, и женщин, и стариков–рыбаков — было обращено туда, к высоким берегам Крыма, где сейчас шел бой. Пустой пролив катил косо срезанные, плоские, но высокие волны.

Вдали угадывалась расположенная у темных высот Керчь и южнее — ясно очерченная гора Митридат. От Керченского порта, различимые только в бинокль, шли, прижимаясь к берегам, плоские безмачтовые германские суда. Они шли курсом на Огненную землю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Высадившиеся части армейской и морской пехоты шестой час сражались на крымской земле. В ночной атаке десантники выбили противника из рыбачьего поселка, из прибрежных дотов и противотанкового рва и захватили высоты впереди рва. Утром наступательный порыв десанта угас. Сил для продвижения нехватало, да и нельзя было отрываться от берега. Десантники отбили две ожесточенные контратаки, и немцы готовились к третьей, непрерывно подбрасывая подкрепления из Керчи.

Батраков, принявший командование над батальоном, ни на минуту не покидал передовой линии. Рядом с ним находился Горбань, с изумлением и гордостью наблюдавший своего комиссара в бою. Куда девались его тихий голос и застенчивость? В железной хватке комиссара Горбань почувствовал питерского металлиста, офицера, закаленного в войне. Оправдались слова моряков- ветеранов, неоднократно слышанные Горбанем на биваках: «Вот поглядишь, когда начнется…»