Он встаёт на ноги, я слышу звук его удаляющихся шагов. За тем щёлкает выключатель, и в комнате становится светло.
Я вижу только верхнюю часть шкафа, кусок скатерти, болтающейся перед моим лицом и жёлтый круг лампы. Всё кружится, голос отца доносится, как из бочки.
— Ну, вот и всё, — отец склоняется надо мной, расставив ноги по ширене плеч. Толстые пальцы— сардельки крепко обхватывают древко, на лезвии топора блестит жёлтый свет лампы.
— Папа, не надо, — прошу я. А слёзы текут, по щекам, по виску, попадая в ушные раковины. — Остановись, папа! Я никуда не уйду. Я останусь с тобой. Папочка, я хочу остаться с тобой. Я люблю тебя, папочка!
Трудно сохранять чувство собственного достоинства, когда над тобой заносят топор. Думаете иначе?
— Верю, доченька, — ласково отвечает отец, и во мне зарождается искорка надежды. Да, ему удалось меня унизить и напугать. Да, я в очередной раз проиграла. Но это неважно. Главное то, что топор не вонзится в мою плоть, не разорвёт кожу и мышцы, не раздробит кость.
— Я тоже очень люблю тебя, Кристина и не хочу потерять. А теперь— укольчик.
Чувствую, как игла протыкает кожу.
— Не надо, — реву я, обречённо понимаю, что он не остановится, проси — не проси. — Я больше так не буду!
Взмах! Остреё топора неумолимо движется к моей левой ноге. Зажмуриваюсь в ожидании боли…
Стук в дверь, настойчивый, требовательный. Так стучат соседи, если их заливают или вампиры.
Отец подхватывает меня за талию, кидает на кровать, снимает со своей ноги носок и заталкивает его мне в рот. Рвотный спазм сгибает моё тело дугой.
— Не смей блевануть! — шипит отец
и накрывает меня одеялом. Темно и душно. В спасение я не верю. Никто не услышит моих стонов сквозь носок. Спазм, ещё один. Горячая волна съеденного ужина просится наружу.
— Комитет по правонарушением! — раздался светлый, лёгкий, но сильный женский голос из коридора. — Мы получили информацию о насилии, творящемся в этой квартире.
— Вы ошибаетесь, — голос отца звучал напряжённо, но не напугано. — Мы с дочерью спали. Спасибо за вашу заботу, но у нас всё хоро…
— Вашей дочери — Кристине Алёшиной необходимо подписать договор. С сегодняшнего дня, она поступает в распоряжение к вампиру Алрику— Хенрику — Хальвару. А вы приглашаетесь в Центр забора крови, где пробудете три дня, ежедневно отдавая по 700 миллилитров крови.
— Прошу прощения, — отец отвечал уверено, не давая усомниться в собственной правоте. — Но, ваши действия нельзя назвать законными. Вы, без всякого на то основания налагаете на меня штраф и забираете единственного ребёнка. Всего доброго, господа. Спокойной вам ночи.
Я обречённо ожидала, когда за вампирами закроется дверь, щёлкнет замок, и в комнату вновь войдёт отец.
Действительно, жалоба кого-то из соседей на шум — не повод для обыска квартиры и ареста отца. Да и забрать меня невозможно, я же у папочки единственная дочка, горячо любимая. Любимая настолько, чтобы отрубить мне ноги, и таким образом, оставить при себе. Водоворот отчаяния и безысходности подхватил, закружил. Сухие рыдания без слёз, без звука, отчаяние, разрывающее грудь, ужас, застывший в венах. Отныне— это моё состояние. Я буду жить в страхе, в полной зависимости от воли этого человека, в его безграничной власти. Маньяк, сумасшедший, одержимый. Он будет моим богом, моим чёртом, источником питания и информации. Ежедневно, ежеминутно, ежесекундно — всегда, пока однажды, не забьёт меня до смерти.
— Клянусь пламенем, мы пытались говорить с тобой, как с разумным существом! — загрохотал знакомый до боли голос. — Но ты, мразь, я вижу, по— хорошему не понимаешь.
Хальвар! Что он здесь делает? Сам же сказал, мол, между нами ничего не может быть. Хальвар, спаси меня! Помоги мне!
— Что вы себе позволяете?! — сдавленно захрипел отец. Похоже, вампир схватил его за шиворот.
Затем, последовал звук падения чего— то тяжёлого, и дверь в комнату открылась.
— Моя дочь спит, как вы смеете врыва…
Чужое присутствие в комнате, ощущение мощной, вибрирующей от напряжения, силы. Она подавляет, заставляет ежиться. В гневе— вампиры страшны.
— Спит, говоришь? — недобро усмехнулся Хальвар. — А этот топор ей снится?
Отец залепетал что— то нечленораздельное.
С меня резко срывают одеяло. Жмурюсь от болезненно— яркого света, сжимаюсь в комок, насколько позволяют бинты, понимая, как жалко и противно выгляжу. Сорочка прилипла к потному телу, волосы растрёпаны, губы искусаны в кровь, и вонючий носок торчит изо рта. Сами же вампиры, как всегда, свежи, аккуратны и безукоризненны.
— Это что такое, грязный ублюдок?! — рычит Хальвар, а по коже моей бегут противные мурашки. — Да я тебя прямо здесь сожгу. Да от тебя лишь угли останутся.
Грузная туша отца повисла в руке вампира, болтая волосатыми ногами. Лицо родителя побагровело, глаза расширились в ужасе, на лбу выступили капли пота.
— Хальвар! — тоненькая девушка с облаком белых волос, обрамляющих нежное личико, дотронулась до плеча разъяренного вампира. — Не нужно. Его наказанием займётся Центр. Забирай своего источника и уходи.