Огненные палаты

– Возможно, – признался Бернар. – Он был гугенот и вращался в соответствующих кругах. Хотя тому, что они с ним делали, никакого оправдания быть не может. Отрезать живому человеку один палец за другим, чтобы заставить его говорить…

Он умолк и потер глаза, покрасневшие и воспаленные от еженощного сидения над бухгалтерскими книгами при свете одной лишь свечи. В этом месяце доходы от лавки обещали едва покрыть месячную ренту. Как же он устал.

Бернар вышел навьючить на кобылу скромную поклажу, оставив Сесиль терпеливо ждать. Он был благодарен ей за то, что не стала давить на него. Жубер был совершенно убежден, что, не раскрывая Мину правды, поступает как лучше. Он отослал ее в Тулузу ради ее же собственной безопасности, ради всех них. Что еще он мог сделать? Но все это была целиком и полностью его вина. Ну почему он не смог удержать язык за зубами? Он сам навлек это несчастье на себя, на всю свою семью, и угрызения совести не давали ему покоя. Ему бы и в голову не пришло выдавать свои самые сокровенные тайны, но, прикованный к сырым зловонным стенам тюремной камеры в ожидании неминуемой пытки, он заговорил, чтобы заставить хоть на миг отступить темноту и боль. Выдал секреты, которые хранил как зеницу ока почти двадцать лет.

– Я боялся, что умру там, и никто не узнает, – сказал он. – Это было то, что страшило меня больше самой смерти, больше всего. Мишель был совершенно уверен, что его повесят, и, разумеется, страдал сильнее. Мы говорили и говорили. Но мы оба были уверены тогда, что у нас нет будущего. Я рассказал ему о том, о чем рассказывать не следовало. – Бернар поколебался. – О Мину.

– Ох, Бернар, – пробормотала мадам Нубель. В ее голосе было столько жалости и понимания, что на глазах у него вновь выступили слезы. – А поскольку Мишель пришел тебя искать и был убит, ты вбил себе в голову, что это все из-за того, что ты ему поведал.

– А из-за чего же еще? – воскликнул тот. – Мы с Мишелем не разговаривали со дня нашего освобождения, и тут он вдруг ни с того ни с сего объявляется в Каркасоне. Все солдаты в Ситэ и Бастиде подняты по тревоге, бьет набат, – хотя, если верить Мину, момент для этого выбран против всякой логики. А потом что? – Он щелкнул пальцами. – А ничего. Так же быстро, как оно было раздуто, это дело предается забвению. Беранже сказал мне, что солдатам гарнизона было приказано никогда не обсуждать это убийство даже между собой.

– Согласна, все это странно, но разве не случаются каждый день и более странные вещи? – заметила мадам Нубель. – Неужели ты сам не отдаешь себе отчета в том, что твои переживания заставляют тебя видеть в случайных совпадениях нечто большее, чем они, возможно, являются? Стыд за то, что ты признался Мишелю, вынуждает тебя предполагать, что это все связано одно с другим, но никаких доказательств этому нет! Он, возможно, был причастен к какому-то гугенотскому заговору, ты сам это признал. Ну так вот тебе ничуть не менее, если не более, вероятная причина его гибели!

– Я знаю лишь, – произнес Бернар негромко, – что я потерял покой и сон. Я думаю об этом день и ночь – о последствиях того, что я наговорил. Меня переполняют сожаление и чувство вины. Я должен убедиться, что Мину не грозит ничто из прошлого. Для этого я должен вернуться обратно в Пивер.

– Да нет же, дело обстоит ровно наоборот, – возразила Сесиль. – Вернувшись в Пивер, ты рискуешь привлечь внимание к той давней истории. – Она положила руку ему на локоть. – Умоляю тебя, останься в Каркасоне.

Бернар понимал, что, если дела примут скверный оборот и он не вернется, его дети останутся сиротами. Мину будет горевать по нему. За Эмерика с Алис он беспокоился меньше. Мину продолжит быть им вместо матери, как была каждый день на протяжении последних пяти лет.

– Я должен ехать, Сесиль. Несмотря на то что прошло столько времени, что-то тянет меня в Пивер. Эта история с Мишелем. Я должен ехать.

Мадам Нубель посмотрела ему в глаза и кивнула, по всей видимости поняв, что отступать он не намерен.

– Что ж, хорошо. Я позабочусь об Алис. Мину с Эмериком в безопасности в Тулузе. У меня все еще есть родня в Пивере. Я могу написать им и предупредить, что ты едешь.

– Спасибо, не нужно. Лучше, чтобы никто ничего не знал.

Она подняла руки:

– Только прошу тебя, Бернар, будь осторожен. Возвращайся поскорее. Времена нынче смутные.

Париж

Герцог де Гиз ехал верхом по улицам католического Парижа по направлению к величественному собору Нотр-Дам. Его звезда засияла вновь. Он вернулся наконец на свое место. Он – сила, с которой обязаны считаться!

Его старший сын, Генрих, ехал с одной стороны от него, а брат, кардинал Лотарингский, – с другой. Черные гривы лошадей сияли, седла были вычищены от грязи и натерты до блеска. Позади в ярких ливреях и сверкающих доспехах скакала герцогская свита, демонстрируя всей Франции грозную мощь армии, которую ей сейчас, как никогда раньше, необходимо было лицезреть.