Огненные палаты

– Почему ты так неласков со мной? – спросила она. – Неужели ты не скучал по мне? Неужели тебе не хотелось моего общества, мой повелитель?

– Это слишком опасно. Люди здесь, в Тулузе, не настолько поглощены собственными делами, чтобы ничего не видеть. Ситуация щекотливая, – упрекнул он ее. – Я не могу оказаться замешанным ни в чем предосудительном.

– Как это может быть предосудительным? – промурлыкала она, практически касаясь губами его уха.

– Ты знаешь почему. Я дал обет целомудрия…

– Противоестественный обет, – прошептала она, – который древние Отцы Церкви не обязаны были соблюдать.

Как всегда, глубина ее теологических познаний поразила его. Он считал, что женщине не подобает рассуждать о подобных вещах, и тем не менее это произвело на него впечатление.

– Теперь все иначе.

– Не настолько.

Видаль взял ее за локти и попытался отстранить от себя. Но каким-то образом она умудрилась все равно прижаться к нему, так близко, что он чувствовал биение ее сердца. Жаркая волна вновь поднялась откуда-то из глубины и накрыла его с головой.

– Я чем-то обидела тебя? – пробормотала она. – Когда ты в прошлый раз покинул меня, твои слова были теплыми. Полными любви.

– Я дал клятву любить одного лишь Господа.

Она рассмеялась звонким серебристым смехом. Видаль попытался представить себе древних святых, их стойкость перед лицом искушения.

– Это грех, – попытался выговорить он. – Мы преступаем мои обеты и твои брачные обеты перед мужем.

– Я и приехала затем, чтобы сообщить тебе, – сказала она, теребя ленту на шее. – Мой муж умер и погребен, да упокоит Господь его душу. – Она перекрестилась. – Я больше не принадлежу никакому мужчине.

Видаль обнаружил, что держит ее прекрасное лицо в ладонях.

– Умер? Вот так неожиданность.

– Это не было неожиданностью. Он давно уже был слаб здоровьем.

– Прости, что меня не было рядом в момент столь тяжкой утраты.

Она опустила глаза.

– По крайней мере, мой муж теперь избавлен от страданий, – произнесла она. – Он в лучшем мире. Я скорблю по нему, но его кончина дает мне свободу дарить любовь, кому я пожелаю.

– Бланш, ты упорно продолжаешь неверно истолковывать мои слова. – Он собрался с духом. – Ты, возможно, и освободилась от своих брачных уз, но я не освободился от своих. Мои душа и сердце принадлежат Богу, и ты это знаешь. Мы больше не можем встречаться.

Он почувствовал, как она застыла в его объятиях.

– Я тебе больше не нужна?

– Нет, дело не в этом, – сказал он, чувствуя острую жалость, которая подтачивала его решимость. – Совершенно не в этом. Но я дал…

– Что мне сделать, чтобы доказать мою любовь к тебе? – спросила она очень тихим, очень молящим голосом. – Чтобы доказать мою преданность Господу? Ибо, служа тебе, я тем самым служу Ему. Если я не угодила тебе, наложи на меня епитимью. Скажи мне, что мне сделать, чтобы исправить все между нами.

Видаль сплел пальцы с ее пальцами:

– Ты не сделала ничего плохого. Ты прекрасна и великодушна, ты…

Шелковая лента, скреплявшая на шее ее плащ, развязалась, и он соскользнул с ее плеч, каскадом голубой струящейся материи упав под ноги. Под ним не оказалось ничего, кроме тончайшей сорочки. Угадывавшиеся под полупрозрачной тканью очертания тела, пышная грудь и крутые бедра, набухший живот – все это было еще прекраснее, чем он помнил.

– Мы не должны… – выдавил он, но голос его пресекся.

В своем воображении Видаль упал на колени перед величественным алтарем в соборе. Снова и снова пытался он вызвать в своем воображении сводчатые каменные потолки и розетку окна, окровавленные лодыжки и запястья распятого Христа. Он силился заменить оглушительный грохот крови в ушах пением хора, ангельскими голосами певчих, взмывавшими ввысь, под самые своды, и разносившимися по дальним приделам собора. Обещание воскрешения и вечной жизни, уготованных тем, кто следовал за Ним и подчинялся Его законам.

Ее рука скользнула меж его ног:

– Я хочу лишь подарить тебе утешение. Ты так тяжко трудишься на благо других.

Видаль закрыл глаза, бессильный сопротивляться ее вкрадчивому шепоту.

– В те дни после твоего отъезда, – шептала она, – я не могла ни спать, ни есть, ни пить. Мне смертельно тебя не хватало.

Он хотел воспротивиться, заговорить, но у него перехватило горло. Он подхватил ее на руки и понес в полумрак укромной галереи.

– В Тулузе о тебе говорят как о будущем епископе, – промурлыкала она. – А к Михайлову дню даже как о будущем архиепископе, самом молодом в Лангедоке за много лет. Я могу помочь тебе стать тем, кем тебе предназначено было стать. Величайшим человеком своей эпохи.

Забыв обо всем на свете – и об окнах, выходящих во двор, и о шуме пробуждающейся к жизни Тулузы повсюду вокруг них, – он потянул наверх ее сорочку, обнажая гладкую белую кожу. Он не слышал ни грохота ведра на улице, ни звона колоколов собора, ни шагов Боналя, беспокойно расхаживавшего туда-сюда перед калиткой. Сейчас для него не существовало ничего, кроме движения его плоти внутри ее, в голове не было ни единой мысли – все затмевало желание.

– Ты раздобыл сведения, которые я просила тебя раздобыть? – выдохнула она ему в ухо.