Огненные зори

Из окна станции строчил пулемет, поливая повстанцев смертоносным огнем. Одна из пуль попала в Витию, и тот свалился в лужу. Кольо видел, как он умирал. Бедняга. Умер, так и не подержав в руках пачки денег. Тенекеджия подполз к Витии и стащил его под мостик. Разорвал на нем рубаху и начал перевязывать лоскутами рану в левой стороне груди. Вития резко изогнулся и тяжело опустился ему на руки. Глаза вспыхнули, и тут же взор его погас.

— Почему я не дал ему дотронуться до пачки денег или хотя бы посмотреть на народный капитал? Последнюю радость у бедняги отнял. — Кольо положил убитого товарища рядом с собой. Он готов был защищать его даже мертвого.

Когда стало ясно, что противник берет верх, к Кольо подошел командир:

— Мы отходим. Пойдешь в банк и возьмешь там несколько пачек денег. Ясно?

— Ясно.

— И расписку напиши, чтобы потом не обвинили кассира.

Повстанцы отступили под натиском вооруженного до зубов врага. Тенекеджия, как ему было приказано, отправился в банк. Лязгнули двери. Кольо сорвал печать с большого зеленого сейфа. В первый момент в голову пришла мысль как-нибудь взять сейфы и дотащить до границы. Но одному человеку это не по силам. Даже на подводе не увезти. Потом эта злость, даже алчность, овладевшая было им, прошла. И голова снова прояснилась. Мы отступаем, но потом обязательно вернемся. Эти капиталы опять будут нашими. И незачем вести себя по-разбойничьи. Возьмем столько, сколько нужно. И он решил: пятьсот левов хватит! Командир не сказал, сколько взять, а он, бедняк, решил, что этого хватит. Привыкнув за всю свою жизнь к грошам, он и сейчас удовлетворился малым. Кольо взял пригоршню мелочи и начал считать. В городе пальба, суматоха, каждый старался поскорее выбраться, а он, новоявленный казначей, сидел, запершись в банке, и добросовестно пересчитывал деньги, боясь взять лишний грош. Дело подвигалось с трудом, и, казалось, считал он не деньги, а зерна фасоли. Никогда раньше ему не приходилось считать таких денег, и он не думал, что это отнимет столько времени.

Пока он набрал мелочью пятьсот левов, стемнело. Получился целый ранец! В это время по лестнице загрохотали солдатские сапоги. Слышны были голоса, крики «Открывай!». Кольо схватил ранец с деньгами и только сейчас понял, какая это тяжесть — деньги. Кольо приходилось на мельнице таскать мешки с пшеницей, но они никогда так не отдавали в поясницу. Он с трудом спустился по винтовой лестнице к запасному выходу из здания. А в это время солдаты уже ворвались в банк.

«Чуть не попался», — подумал он. Переждав, пока пройдут патрули, он перебежал улицу и устремился за город, к полю. Временами раздавались выстрелы, последние выстрелы отступающих повстанцев. Каратели врывались в дома, убивали людей. Вспыхнули дома повстанцев, ночь наполнилась криками матерей и детей. А казначей тащил ранец и кряхтел под тяжестью груза. Лямки врезались в плечо. Кольо перекидывал ранец с одного плеча на другое, но это помогало не надолго, он садился, отдыхал и снова шел дальше. Путь до границы был для него самым настоящим мучением.

«Дрожи тут над грошом, а там, в городе, сейчас грабят, жгут, убивают, не зная ни стыда, ни совести, превращают наши дома в пепелища».

Поднявшись на гору, Кольо увидел огни подожженных селений.

— В этом огне сгорят наши враги! — уверенно произнес Тенекеджия, переступая границу. — Мы победим.

И эхо повторило эти слова.

ВРАТЧАНИН

Под тревожный перестук колес воинского эшелона, уносившего Моно и других солдат в неизвестном им пока направлении, Моно вспоминал недавний отпуск, проведенный в родном селе. Отец был тогда расстроен — в село только что пришла весть об убийстве Стамболийского. И это вызвало у крестьян глухой протест. А мы-то спорили, ссорились, кому доверить управление селом, создавали коммуны, местные органы управления, и вот тебе на — заговорщики обставили нас. Моно сам видел, как гоняли по селу бывшего кмета-земледельца. Помнил он, как в село приезжал Георгий Димитров, беседовал с крестьянами в кофейне и едва успел скрыться от полиции. Видно, и коммунисты были не в почете у заговорщиков. Вот в такой тревожной обстановке и прошел отпуск Моно.

В казарму он вернулся с тяжелым сердцем. Летом по вратчанской казарме разнесся слух, что готовится восстание. Солдаты, собираясь после занятий, говорили об одном — что делать, если однажды ночью повстанцы нахлынут в казарму. Ответа на этот вопрос никто не находил. Называли имя человека, который прямо говорил, что им делать. Это был Гаврил Генов. Но Моно не видел и не слышал его.