Огненный азимут

— Слушайте, Ланкевич, внимательно. Вы должны сей­час же отправиться домой. Сапожник, к которому вы ходили, арестован. Передайте это тому, кто вас сюда послал. Скажи­те, что надо немедленно менять явки. Вы, Ланкевич, поста­райтесь в город не ходить. Поняли? Передайте вот это. Если схватят, постарайтесь уничтожить. Ясно вам?

Михась задрожал. Сдерживая омерзительный лязг зубов, спросил:

— А как же мастерская? Сначала она была заперта, а потом открыта...

Девушка изменилась в лице.

— Вы разве там были? Чего же молчали? Сейчас же иди­те домой. За вами следили?

— Не знаю.

— Совсем плохо. Выходите через двор. И не оглядывай­тесь, черт бы вас побрал.

Она подтолкнула его в плечи. Михась боязливо пошел, ожидая выстрела в спину.

...Карл Эрнестович, как показалось Михасю, выслушал неприятные вести с завидным спокойствием. Ни один мускул не дрогнул нй его лице. Не человек — кремень.

Стал спокойнее и Михась. Может, и в самом деле не так страшно, как показалось вчера. Но Ланге неожиданно сказал:

— Ситуация, Миша, незавидная, прямо говорю. Мне на­до сегодня же перебраться на новую базу. А ты... тебе, Миша, спасибо, помог ты нам, очень помог.

Он развернул тонкую бумажку, которую передал ему Михась, долго присматривался к ней, изучал. Михась мучи­тельно думал о своей дальнейшей судьбе. Было досадно, что каждый, кому он помог, покидает его в самые трудные ми­нуты.

— А вот это очень интересно. Слушай, Миша, а ты не помнишь, говорил ли Тышкевич более подробно о преда­тельстве Коршукова?

— Нет,— поспешил ответить Михась.— А почему вы спрашиваете?

— Тут, видишь, какая загадка. Месяц назад исчезла группа немецких офицеров во главе с руководителем спецотряда СС. В гестапо это происшествие связывают с именем Коршукова. Странно, это тот Коршуков или, может, кто-ни­будь другой?

Он задумался. А Михась чувствовал себя очень неловко. В родной хате стало некуда приткнуться. Было такое ощу­щение, словно его покидает самый близкий и дорогой че­ловек.

— У тебя, Миша, нет знакомых в Тишковке?

— Кажется, нет.

— А мать все же кого-нибудь знает?

— Возможно.

— Ты узнай, Миша. Хорошо?

— Спрошу...

Мать знала в Тишковке Парфила Бобровничего и Настю Туркову.

Под вечер Карл Эрнестович попрощался с Михасем. Мать, когда он уходил, заплакала. Вытирая уголком платка глаза, сказала:

— Заходите, Карл Эрнестович, когда станет на свете потише. Привыкли мы к вам, дай вам бог всего хорошего. Славный вы человек, спокойный...

Михась, затаив усмешку, подумал: "Знала бы ты, какой он спокойный, так, наверно, обрадовалась бы, что кварти­рант больше сюда не вернется".

31

На рассвете немцы выбили баталовцев из деревни.

Партизаны отступали сюда, на край деревни, ближе к редким, занесенным снегом кустарникам. За кустарниками начинался густой, нетронутый лес. Оттуда почти два месяца назад баталовцы шли в деревню.

Там теперь надо было прятаться от немецких пуль.

Сюда, на этот конец деревни, сбегались крестьяне. Гнали под огнем коров и овечек, тащили домашнюю утварь. Пла­кали сонные, перепуганные дети, кричали женщины.

Вероятно, снарядом подожгли крайнюю хату, и черный дым валил густыми клубами.

Баталов кое-как собрал человек двенадцать партизан.

— Тимохин, Дьячков, задержите немцев, пока люди от­ступят,— приказал он, не очень веря, однако, что немцев можно задержать. Просто было стыдно убегать из деревни.

Подбежал Шпартюк. Рядом с ним Галя. Санитарная сумка через плечо. В глазах страх, но Баталов видел, что боится она не за себя, не за родителей, а за одного Шпар­тюка.

— Где наши? — спросил Шпартюк у Баталова.

— Не видишь? Немцев сдерживают. Надо дать людям отойти,— ответил Баталов.

Шпартюк рассердился:

— Ты с ума сошел! Отступать надо. С такой оравой нас переловят,— он кивнул головой на крестьян, гнавших скот.

— Отступать будем вместе... Последними,— решительно произнес Баталов и закричал на крестьян: — Скорей, скорей на Белый Камень идите.

На ходу поправляя автомат, Шпартюк побежал по улице. За ним Галя. Туда же побежал и Баталов.

Редкие пули уже свистели в морозном воздухе высоко над головой. Баталов инстинктивно нагибался, почему-то вспоминая насмешливые слова генерала: "Пулям дурень кланяется. Та, что слышна, не страшна. Своей поклониться не успеешь".

К товарищам он уже подбежал выпрямившись, будто на тактических учениях, когда не надо остерегаться смерти. Упал рядом с Тимохиным.

— Вон они, товарищ командир,— не поднимая головы, сказал Тимохин.

Баталов увидел, как в конце широкой просеки на бе­лом снегу шевелятся зеленые фигуры. За речкой на пригор­ке появилась батарея. От нее, подминая кусты, полз в речку черный неуклюжий танк. Вот он выбрался на этот берег, остановился. Из длинного орудийного ствола блеснул крас­ный огонек, и гулкое эхо прокатилось по лесу. Баталов по­вернулся: большой рубленый дом вдруг осел, над ним заку­рился серовато-черный дым.

Танк медленно полз по полю, и тогда Баталов увидел, как со снега густо поднимаются солдаты.

Теперь пули летели роем, прижимая людей к земле.

— Отходи! — крикнул Баталов и первый вскочил, чтобы скорее укрыться за домами.