Огненный азимут

- Ефим,— сказал он неуверенно,— может, сдадим его немцам на машину? Остановим какую-нибудь и сдадим?

— Нашел дурня, такой товар каким-то немцам сдавать. Знаешь, за такую штучку немцы шнапса не пожалеют. По­смотришь, премируют.

Тышкевич прислушивался к разговору. Пошевелил одной ногой, другой, почувствовал, что веревка совсем ослабла. Что, если вскочить и побежать? Догонят! Руки связаны крепко. Приподнял голову. Забудька, не оглядываясь, ткнул локтем прямо в нос:

— Лежи, падаль.

Загрохотав колесами, повозка быстро покатилась с горы. Сзади вырастал на пригорке лес — словно из-под повозки, казалось Ивану Анисимовичу, потому что он лежал вверх лицом.

Забудька натягивал вожжи и чуть ли не ложился спиной на Тышкевича, сдерживая кобылу, ошалевшую от напора поводки. За мостом он остановил повозку и хрипло прого­ворил:

— Загвоздку, черт бы ее побрал, потеряли. Как только колесо не соскочило, удивляюсь.— И по праву старшего при­казал: — Поди, Макар, в кусты, найди какую-нибудь за­тычку.

Сидоренок соскочил с повозки, выломал толстую хворо­стину. Нагнувшись к колесу, он обгрызал ее зубами, потому что она не лезла в железную ось.

Тышкевич косо смотрел на вершины ольшаника, торчав­шие словно из-под земли, у самой повозки.

Забудька, свесив ноги, согнувшись, едва сидел на самом передке повозки. Иван Анисимович видел его выгнутую, крутую спину. Голова свешивалась вниз.

— Эх ты, чудак, не мог более тонкий прут сломать,— ру­гал он Сидоренка.

"Теперь или никогда",— мелькнула безумная мысль. Толкнув Забудьку плечом, вскочив, как подброшенный пру­жиной, побежал по обрыву вниз. Там, на горе, кто-то кричал:

— Лови его!..

Сквозь гущу елок, которыми заросло дно оврага, увидел чью-то черную фигуру, стоящую у самого обрыва. Отступил за елки и, сорвавшись, плюхнулся в воду. Она обожгла, как кипятком.

Ручей был неглубокий. Тышкевич хотел было выбраться на ту сторону, но увидел невдалеке подмытый берег, пере­плетенный густой сеткой корней. Пошел по воде, спотыкаясь о камни. Боялся упасть, потому что в воде нелегко подняться со связанными руками. Где-то далеко трещали кусты, потом совсем близко послышался голос Забудьки:

— Ну, скажи ты на милость, как он сбежал с такой кру­чи и шею не свернул.

Пробежали вдоль берега. С хлюпаньем падали в воду комки земли. Подумал: его не видят. Надо забраться глуб­же, чтоб и с того берега не заметили.

Скользя ногами по обрыву, он кое-как вскарабкался на толстый корень, поднял над водой одну ногу, потом другую. Теперь он висел над ручьем. С гимнастерки падали в воду звонкие капли.

Голоса снова послышались рядом, над головой.

— Не мог он, я тебе говорю, далеко убежать. Где-то тут забился под куст и дрожит, как заяц.

— Не знаю, как тебе, а мне все надоело.

— Нет, будем вместе искать, пока не найдем.

— Иди ты к дьяволу, тоже мне указчик нашелся. Я на такое не нанимался.

— А на что ты надеялся? Дудки, назвался груздем — полезай в кузов.

Зубы ляскали так, что Тышкевич сжимал их до резкой боли в челюстях.

Ругаясь, полицаи отходили. Где-то загудела машина, и послышался глухой, как из-под земли, голос:

— Пойдем, машину остановим. Немцы помогут.

— Они тебе помогут!

"Приведут немцев — найдут",— с горечью подумал Тыш­кевич.

Все же не хватало смелости уйти отсюда. Он ожидал гула машины, но было тихо, как в подземелье.

Тышкевич дрожал от холода и нервного возбуждения. Бо­лели руки и ноги, к горлу подступала икота. Хотел шевель­нуться, но тело не слушалось, было как чужое. Он едва смог повернуть голову.

Над водой сгущались сумерки.

Не размышляя больше, он соскользнул из-под обрыва в воду. От холода снова сжалось сердце, но он пошел по реке в поисках отлогого берега.

Небо прояснялось. Во мглистом небе тускло светились звезды, отсюда, из глубокого оврага, они казались очень да­лекими. Он шел, угадывая путь по звездам. В ходьбе согре­вались ноги, и только голова так озябла, что даже в висках ломило.

Овраг тянулся бесконечно долго. И кусты не отступали. Они чернели над самым ручьем, как страшные, неуклюжие привидения.

Потом началось поле. А впереди в ночной мгле мелькал слабый огонек. Тышкевич боялся, что огонек вдруг погаснет и тогда он не сможет дойти. Огонек поддерживал его сла­беющие силы.

Перед глазами плыли желтые, оранжевые круги, заслоняя собою слабый огонек. Тышкевич спотыкался, падал, послед­ним усилием воли поднимал свое почти бесчувственное тело и снова брел, едва передвигая ноги.

Дойдя до хаты, одиноко стоявшей в пустынном поле, Тышкевич оперся плечом о стену, тяжело, со свистом дыша. Хотел тут же упасть и лежать, словно наступил конец этому кошмарному пути. Держась за стены, он сделал еще несколь­ко шагов и наконец нащупал дверь.

— Кто там?

— Откройте,— сказал он и упал. На большее не хвати­ло сил.

Он очнулся от тепла и боли в руках. Глаза увидели пол и две пары ног: женских и детских. Повернул голову, чтоб увидеть, где он и что с ним делают.

— Потерпите, Иван Анисимович, голубчик, потерпите.

До боли знакомый, родной голос. Где он? Кто эта жен­щина? Маша? Жена?

— Подожди, мама, я пилкой.

— Быстрей, сынок.