Огненный крест. Бывшие

Купол голубого неба, правда этого неба. Дымка у кромки земли — мы ее называем горизонтом. Глянцевые извивы рек — чистое, неторопливое течение вод. Полет птиц, голоса птиц… Господи, я же с вами, это и мне вы говорите… И я тоже ложусь на крылья. Я же ваш…

Травы, в которых гаснет солнце. Теплое, влажное дыхание нагретой земли. Бабочки, дуреющие в цветах.

Жить в добре. Только добром встречать живое и каждые сумерки утра нового дня. Добро осветляет мир, не отпускает с губ улыбку…

Белесые космы над озерами и прудами на рассвете — бесшумное, таинственное смещение прядей, изменчивость их, вдруг бесследное исчезновение. Алое свечение крови между пальцев, если ладонь наставить к солнцу. Биение сердца в груди — просторность дыхания, широта жизни, легкость шага.

Снег, узоры на замерзшем стекле. Тусклое мерцание льда. Мерцанье заснеженных полей ночью — тишина, излияние лунного света, заглаженность земли под снегом. Великий покой.

Обилие, половодье, нашествие вод в весну. И тоска в душе вслед каждому дню. Угасание дня в полоске зари — там земля смыкается с небом.

Кланяюсь тебе, земля. Боготворю тебя и все живое. Я с вами, неразделим — мы одно целое. Я лишь и счастлив с вами…

А живу в клетке — ее называют жизнью. И не могу быть тем, кем хочу, — частью вас, вами.

И так худо здесь все устроено: мы станем принадлежать друг другу лишь после смерти, моей смерти, — ни единым мигом прежде.

Так и бредем рядом, любя друг друга и не смея принадлежать друг другу.

Эту жизнь долго и с великим тщанием возводили люди. Соорудили огромную боль и обозвали это жизнью…

Но без людей мне нельзя. Так как же быть?..

Роман «Что делать?» Чернышевский положил на бумагу в Петропавловской крепости в месяцы, предшествующие гражданской казни и ссылке в каторжные работы. По повелению Александра Второго содержался Николай Гаврилович как военнопленный (о чем тот сам после с гордостью говорил), то есть, находясь в заточении, на каких-либо принудительных работах не использовался. Представляю, как я писал бы свой «Огенный Крест» во внутренней тюрьме на Лубянке и как меня после с почетом содержали бы в мордовских лагерях, где костей больше, чем земли. От одного подобного представления Россия зашлась бы со смеху. И то правда: Андропов — и Александр Второй?! Сравнение их не то чтобы невозможно, а просто кощунственно. Хотя при любом критическом упоминании Андропова меня начинают уверять, что он «умный был». Возможно, и был, только на что был направлен ум?..

Да чтоб ни один звук сверх заданного не вырывался из этого народа. И не вырывался, коли не брать в счет диссидентов, но их можно было счесть по пальцам. «Синее воинство» до сих пор при упоминании имени Андропова берет под козырек.

Клевещу на социализм?

Да ни в коем разе. В наличии «светлый» опыт с Андреем Дмитриевичем Сахаровым — принудительное «спасение» его от якобы голодной смерти в горьковской больнице летом 1984 г.

«11 мая до введения питательной смеси мне ввели в вену какое-то вещество, малым шприцем, я потерял сознание (с непроизвольным мочеиспусканием). Когда я пришел в себя, санитары уже отошли от кровати к стене. Их фигуры показались мне странно искаженными, изломанными… Как я узнал потом, эта зрительная иллюзия характерна для спазма мозговых сосудов или инсульта… В записке (Сахарова. — Ю. В.) от 20 мая написано: «Хожу еле-еле. Учусь». Как видно из всего вышеописанного, спазм (или инсульт) от И мая не был случайным — это прямой результат примененных ко мне медиками (по приказу КГБ) мер!..»

Что тут скажешь? Умный был Андропов…

После взрыва в Зимнем дворце, устроенного 5 февраля 1880 г. Степаном Халтуриным, Адлерберг (министр двора Александра Второго) намекнул на необходимость «заставлять» допрашиваемых говорить.

«Государь прервал его, спросив с неудовольствием: каким же образом заставлять? Разве пыткой?..»

Разумеется, пытки оставались под запретом… до 1918 г.

На жаргоне хиппи: врубаетесь, чуваки, в чем тут разница?

Сочинил бы я свой роман на Лубянке! Да под умно-проницательным оком Юрия Владимировича Андропова перемещался бы на четвереньках и без порток, чего доброго и лаял — а на что малый шприц? При условии, ежели бы меня вообще оставили в живых. Тут ум у Юрия Владимировича был нацелен исключительно остро. На основе всеохватывающей информации и десятилетий опыта ВЧК-КГБ. Полицейский ум.

Что до порток, это не преувеличение. Высокосознательные врачи из горьковской больницы имени боевого революционера Семашко обещали Сахарову, что штаны сам не наденет: в наличии у них еще и не такие средства!..

Печатаю эту главку, а за окнами синее небо, воля. Что за день: деревья не шелохнутся, солнце высвечивает крыши. Я обитаю на самом верхнем этаже — насколько хватает глаз, одни крыши.

Что ж мы устроили из жизни? Такая короткая, оглянуться не успеешь, а ее и нет, на исходе последние дни… Господи, это ж надо так ухитриться все запутать, заморочить! И откуда это в людях: обязательно приладиться и сесть другому на шею?!

Я смотрю на это небо — нет крыльев, чтобы взмахнуть и улететь. И пусть несут долго-долго…