Огненный крест. Бывшие

Радиограммы Троцкого улетали в пустоту. Один, правда, «абонент» принимал их аккуратно, благо располагался под боком, — Главный германский штаб Восточного фронта, то есть опять-таки генерал Гофман собственной персоной.

Кому, как не ему, и вспоминать:

«Хотя в течение ближайших недель пропаганда стояла в центре мировых переговоров, я все же думаю, что Троцкий вначале действительно пытался прийти к какому-нибудь соглашению и только потом, загнанный Кюльманом в тупик, решился на театральный жест, объявив, что Россия выходит из состояния войны, но не принимает наших мирных условий.

Еще до начала переговоров в Брест-Литовск явилась новая группа мирных делегатов. Это были посланные Радой представители Украинского народного правительства. На основании декларации петроградского советского правительства о праве народов на самоопределение представители Рады приехали в Брест-Литовск для заключения сепаратного мира от имени Украины…

Постепенно всем стало ясно, что главной целью Троцкого (после провала попыток что-либо спасти, не имея за спиной вооруженной силы. — Ю. В.) является распространение большевистских идей, что он произносит свои речи через наши головы и не думает о какой бы то ни было деловой работе. Наряду со своими речами Троцкий выпускал по радио обращения «всем, всем, всем», которые призывали к возмущению, непослушанию и убийству офицеров. Я заявил решительный протест… Троцкий обещал прекратить свои призывы, но, несмотря на это обещание, продолжал… При этом тон Троцкого с каждым днем становился все агрессивнее.

… По приказу Троцкого его зять Каменев произнес речь, от которой у всех сидевших за столом офицеров кровь ударила в голову. Эта речь была исключительно нахальна, и русские могли бы. ее произносить только в том случае, если бы германская армия была разбита и русские войска победоносно вступили на германскую территорию…

Он (Кюльман. — Ю. В.) предоставил мне слово, и я изобразил перед русскими настоящее положение вещей. Я обрисовал им все их злодеяния (красный террор. — Ю. В.) и решительно заявил, что германское Верховное главнокомандование считает вопрос об окраинных землях решенным…

Когда я кончил, наступило глубокое молчание. Даже господин Троцкий в первый момент не нашел ни одного слова для возражений. Он только пробормотал, что все мои утверждения совершенно не соответствуют действительности (конечно, это не они, большевики, а люди сами себя добровольно убивали десятками и сотнями тысяч. — Ю. В.)…

На ближайшем заседании Троцкий ограничился несколькими ничего не значащими фразами и заявил, что моя речь является выражением германского милитаризма…»

Сепаратные переговоры немцев и австрийцев с украинской делегацией вызвали необходимость срочной поездки Троцкого в Петроград. 29 января Троцкий вернулся. На заседании он появился с Медведевым и Шахраем (так пишет фамилии Гофман) — уполномоченными Харькова, где обосновалось новое, уже советское правительство Украины.

Троцкий заявил, что Рада пала и «если ее делегаты и представляют какую-нибудь территорию, то она ограничивается лишь их комнатой в Брест-Литовске».

«По полученным мной донесениям, — продолжает Гофман, — большевизм на Украине победил, Центральная рада и Временное украинское правительство бежали…»

И все же представители срединных держав отказались от переговоров с Харьковом, ссылаясь на то, что Троцкий в начале января признал первую украинскую делегацию полномочным представителем украинского народа. Эти державы и подписали мирный договор с делегацией несуществующего правительства Украины. Для обеспечения этого договора, то есть грабежа Украины, на ее земли вскоре были введены германские и австрийские войска.

Кто располагал силой, тот и ставил условия. Россия без армии и флота могла лишь взирать на действия бывших противников.

Позиция Троцкого определялась уверенностью в том, что в ближайшие месяцы Европу поразит революция — прелюдия мирового пожара. Подобные обнадеживающие факты имелись. Они четко вписывались в теорию-предсказание Маркса.

На заседании 10 февраля Троцкий заявил, что не будет подписывать мира, но Россия выходит из войны, распускает свою армию (это ничего и не стоило — армии не существовало) и объявляет об этом решении всем народам и государствам. Это явилось своего рода приглашением всех трудящихся других стран к революции…

«После декларации Троцкого на конгрессе наступило глубокое безмолвие, — вспоминает Гофман. — Растерянность была всеобщая».

Граф Чернин записывает в дневнике 11 февраля:

«Троцкий отказался подписать соглашение. Война кончена, но мира нет».

С растерянностью немцы совладали за неделю.

Гофман сводит впечатления в полном язвительной насмешливости заключении:

«На восьмой день перерыва мирных переговоров наша армия возобновила наступление. Деморализованные русские войска не оказали никакого сопротивления. О каких-нибудь войсках вообще не могло быть и речи. Мы натыкались только на замешкавшиеся штабы, основная же масса войск уже ушла домой…