Огненный лис

Он сделал многозначительную паузу, но заметив в глазах собеседника только недоумение, вздохнул:

- Эх, молодой человек! Поживешь с мое - поймешь, на чем мир стоит. Но это потом будет, там, на воле... А пока, - Болотов подхватил двумя пальцами влажный, крепенький огурчик. - Пока, Виктор, давайте будем кушать, и меня слушать. А то вижу, в арестантских законах ты совсем зеленый. Всего, правда, и сам не знаю, но...

Беседа затянулась - впрочем, о том, что во дворе уже воцарилась сплошная темень, сокамерники могли узнать лишь по предусмотрительно спрятанным часам полковника.

Многое узнал в ту ночь Виктор о неведомой ему дотоле "тюремной" жизни. Что-то пугало, настораживало...

Но вместе с тем что-то непостижимым образом манило Рогова навстречу судьбе.

Глава 2

Сердобольный старшина, принимавший его накануне, обещание сдержал после завтрака в камеру Рогову передали совершенно новую, не ношеную робу.

Она была не совсем по размеру, великовата - но это казалось сущим пустяком по сравнению со всем тем, что свалилось на Виктора со дня гибели отца, и с тем, что ему ещё предстояло пережить.

Валерия Николаевича вызвали в тот же день, с вещами - и больше он в камеру уже не вернулся. Других "подселенцев" тоже никто не приводил. Очевидно, таким образом здешние милиционеры проявляли сочувствие, оттягивая сколько возможно встречу бывшего лейтенанта с остальными осужденными.

Болотов успел образно, в красках описать ему собственный опыт пребывания в заключении, увиденные за полгода сцены жестокости и насилия, которые разыгрывались порою из-за одного-единственного неудачно произнесенного слова.

Это было ужасно, но одиночество угнетало Виктора ещё больше.

Сутки тянулись за сутками, одинаковые и неразличимые в полуподвале, куда не далетал теперь даже отзвук оставшейся где-то там, далеко в прошлом свободной и обыкновенной жизни.

Там, в том мире остались вещи, привычные в обиходе и разбросанные по холостяцкой привычке на снятой молодым офицером квартире. Не выключен из сети магнитофон. На кухонном столе прокисает... нет, уже, наверное, прокисло и покрылось плесенью молоко в трехлитровой банке.

А как же Кобзон? Маленькая дворняжка приблудилась к Виктору совсем недавно. Добрая такая, ласковая... За каждый кусочек хлеба становится на задние лапки - ещё просит.

Мать... Мать в Ленинграде, и даже не знает о том, что он арестован. Что его больше нет для людей. Нет для нее. Нет - и не будет ещё долгие, долгие годы. Дождется ли мама?

Нет, Рогов не сетовал на судьбу. И жалости о том, что сделано, не было. Даже если бы сволочь Буравчик обьяснил подзащитному его права, никаких прошений о помиловании и кассаций Виктор все равно писать бы не стал.

И дело тут вовсе не в гордости...

Виктор скорбел об отце. Скорбел о себе, об утраченной свободе - и теперь, оставшись в одиночестве мог позволить себе ни перед кем не притворяться. Лежа на дощатых нарах, он по-детски закрывал лицо руками и горько плакал.

Один... Если, конечно, не считать милиционера, который каждый час шаркает туда-сюда за дверью, проверяя через глазок, не повесился ли сдуру этот пускающий слюни лейтенантик.

А впереди ещё пять лет! Пять непостижимо долгих, мучительных лет. В какой-то момент Виктор потерял счет времени, потом начал беседовать сам с собой. Казалось, ещё немного - и навалится окончательное безумие...

- На этап!

Команда прозвучала неожиданно, ранним утром.

Заухали о бетонный пол несколько десятков по-разному обутых человеческих ног, загремели засовы...

- Выходить! "Майданы" на пол, лицом к стене. Руки за спину!

Рогов, заняв указанное в шеренге место, искоса огляделся по сторонам. И какого же было его удивление и облегчение, когда вместо нарисованных воображением монстров увидел он вокруг себя обыкновенных, исхудавших, несчастных мужчин с тревожными глазами.

Молодежь, люди в возрасте, старики...

Следующая команда прозвучала после скорого, поверхностного обыска:

- По одному на выход. Шагом марш!

Люди мгновенно подхватили свои пожитки и друг за другом бросились по коридору в указанном направлении.

Возле металлических дверей группу принял незнакомый Рогову милицейский сержант с дубинкой:

- Вправо! Быстрее... Быстрее!

Команды следовали торопливой чередой:

- На выходе стоять! По одному... Первый пошел!

Перед Виктором возник грязный, глухой двор КПЗ.

Напротив ворот, уткнувшись одна в другую, замерли две спецмашины. Зарешеченные дверцы распахнуты, на поводках у конвоиров надсаживаются лаем собаки.

Настала очередь Рогова.

- Мне теперь идти?

Он ожидал услышать что-то вроде пресловутых фраз "шаг влево, шаг вправо - побег, стреляем без предупреждения..." Однако, его просто грубо пихнули в спину:

- Пошел! Чего меньжуешься? В левую машину... бегом!

Виктор подчинился, но ноги слушались плохо.

Куда подевались былые здоровье и сила? В военном училище курсант Рогов считался неплохим спортсменом, да и потом, на офицерской должности...

Первая же неделя в камере поставила его на грань нервного истощения и физической немощи.