Огненный рубеж

– Да нет, – и начала заливаться румянцем. – Уж не вели казнить. Он на твою милость глядел.

Остальные девушки согласно закивали головами.

– Вы сдурели? – От досады Олёна и не знала, как ответить. – Я уж не юница. Пятеро детей. – Женщина похлопала себя по бокам. – Рожаючи, стан не сохранить. И не хочешь, а телеса набегут. Намедни думала вам свои старые пояса раздать.

А с другой стороны: брови темные, косы без единой седой нити, зубы целы, улыбнется – алтыном подарит. Нет, один зуб все же на старшего сына положила. От натуги, с бабами так бывает, но не видно, в глубине. Смеется как молодайка.

И муж ее любит. Горяч. Вот-вот шестое дитя прибудет. Щедр на подарки. Что ей пояса? Новые купит. У ярославских гостей. И в церкви видно: гордится женой. Никакой обновки не пожалеет.

– Девки, вы чего?

Ахнула. Сначала встала, хотела их корить. Потом рухнула на лавку, уронила руки. Поняла: правы, ведь смотрел же заезжий гость на нее одну.

– Вы, дурехи, хоть проведали, кто таков?

Девушки закивали. Было бы странно, если бы их такое дело оставило безучастными. Обо что языки-то чесать? Все узнали, все разведали. Их хоть лазутчиками к поганым посылай!

– Князь Ртищев. Лев зовут. Петров сын. Воеводой ходил полковым.

Олёна обомлела пуще прежнего. Чины-то немалые! Таких, как ее муж, и на красное крыльцо позвать брезгует. Чего вдруг удумал?

– Неладно с женой живут. Родовитая больно да богатая. Ему все глаза своей родней исколола. – Аринка была счастлива, что ей удалось выложить добытые не без труда сведения. – Их люди в доме говорят: злая она. Целый день бранится. Ее точно петушок в темечко клюнул.

«Ну, тихо, тихо», – Олёна подняла руки. Не след такое говорить о боярах. В своем они уме или как – наше дело сторона.

– Сколько же у них детей?

– Бог дал десятерых, – немедленно отозвалась хозяйственная Матреша. – Да прибрал почти всех. Трое осталось. Уже свои семьи у них. Как живут, не знаем.

Девушки честно замотали головами: мол, про детей не спрашивали.

– Она его поедом в дому ест, – продолжала Аринка. – Хуже собаки. Вот он по чужим дворам и мечется. Из похода в поход – тем только и живет. Говорят, словно бы боится ее. Хоть и не показывает. Себя помнит.

Олёна почти пожалела супостата. Надо же, какое горе – злая жена! Но все же не стала раскисать. И девкам не велела. Ишь, наладился коршун на курей! Пусть ищет добычу в другом месте.

4

Князь Ртищев, по прозвищу Щера, не переносил своей жены. Даже ее голос. Не будь она ближней боярыней великой княгини Марфы, матери нашего государя Ивана Васильевича, слова бы с ней не сказал.

Сам не знал, отчего терпит. Хуже – боится, больше татарина или литвина. Враг – что? Взял его на саблю – и готово. Либо твоя голова в кустах, либо его. А своей головой князь не дорожил. Все равно жизнь собачья.

И смотрят на него дома, как на пса. Жалкого, поджавшего хвост, не способного ничего решить и ни на что решиться. Откуда это? Лев голову сломал. Почему у этой бабы – старой, обрюзгшей, давно забывшей белиться и наряжаться, даже иной раз в баню ходить, – такая власть? Кто дал? Уж явно не Бог.

Бог подчиняет жен мужьям. Не наоборот.

Он негодовал, дулся, порой капризничал как ребенок, но ничего не мог поделать. Ни одна мысль в голову не шла. Сидел в трясине и даже не особо хотел из нее вылезать. Поздно уже. Жизнь прошла. Кабы дали новую!

А так… тело, пузыри болотного газа, а что газ воняет серой, ему, грешному, и невдомек. Только-только начинал догадываться, едва заподозривал неладное, как его тут же глушили, поднося сладкие настойки с опоями, и все снова становилось на свои места.

Гуляешь, батюшка? Твое право. Мужнее. Кобелиное. Да только не загуливайся. Помни, к каким воротам цепь прикована. За кого взял ответственность. Кого должен холить, лелеять, защищать. Кому богатство нести.

Щера нес. Да как-то все без радости. Умом понимал, что его терпят только ради рухлядишки, добытой в походах. А сам он никому не нужен. Хоть плачь. И ведь плакал. Бывало, так под утро скрутит! Или на вечерней зоре. Только уткнуться головой в подушку, другую сверху, чтобы никто не слышал – и выть.

Даже не выть – подскуливать. Как пес с перебитой лапой. Давно болит. Срослась не так. Теперь наступить нельзя. Так и прыгаю – трехногий.

Плохо.

Вот и князь Лев Петрович, с виду грозный, суровый, как утес, до гребня поросший лесом, брови хмурые, густые, губы сложились в насмешливую складку, никто их не выпрямит: все люди – людишки, его не достойны. А на деле, копни – труха, смазанная соплями и ночными слезами жалости к себе.

Давно подозревал, что баба не то сама с чертями спуталась, не то бегает куда-то ворожить. Знал даже. Но сам себе глаза закрывал. С виду, для людей – живут же, дом – полная чаша. А останутся с глазу на глаз – смотрят волками. Даже хуже – видеть друг друга не могут.

Не раз находил у себя в вещах подклады. В походе вдруг гребень костяной или самшитовый, заговоренный. Как определял? Не мудрено – вещь красивая, дорогая, выбрасывать жалко, а рука к ней не тянется – противно.