Огненный завет (Братство пламени)

– Это я уже поняла по тому, как вы встретились, – ответила Присцилла, и в ее окруженных морщинами глазах заиграла добрая усмешка.

Тэсс, покраснев, пробормотала:

– Это мой друг лейтенант Крейг. Его зовут… знаешь, – обратилась она к Крейгу, – ты никогда не говорил, как тебя зовут. Но по автоответчику я слышала…

– Билл, – договорил за нее Крейг и двинулся по коридору навстречу престарелой чете, протянув руку для рукопожатия. – Билл Крейг. Если вы друзья Тэсс…

– О, это определенно так! – воскликнула Тэсс.

– Тогда я очень рад познакомиться.

Крейг пожал им руки.

– Мистер и миссис Хардинг, – представила стариков Тэсс. – Они оба профессоры.

– Тэсс, пожалуйста, я же просила обходиться без церемоний, – с укором проговорила хозяйка. – Меня зовут Присцилла, а это Ричард, мой муж. И не вздумайте обращаться к нам со словом «профессор».

– Я вижу, мы поладим, – рассмеялся Крейг, но тут же посерьезнев, сказал: – Однако, Присцилла, Ричард, нам надо обсудить кое-что важное. А поскольку время работает против нас, почему бы вам не ввести меня быстренько в курс дела? Что ты здесь делаешь, Тэсс, и что вообще происходит?

– Пройдемте в кабинет, – пригласила Присцилла, делая жест рукой.

– И, может быть, – вмешался профессор Хардинг, – вы не откажетесь от чашечки чая.

– Ричард, прекрати. Бога ради, лейтенант приехал помочь Тэсс, а не гонять чаи.

– Вообще-то я бы выпил чашечку, – отозвался Крейг. – У меня во рту пересохло, пока я летел.

Они вошли в кабинет, и Крейг, из вежливости согласившийся на чашку чая, в течение пятнадцати минут отхлебывал его по глоточку, с нетерпением слушая сначала рассказ Тэсс, потом лекцию Присциллы и реплики профессора Хардинга, которые тот вставлял в речь обеих женщин.

Когда в кабинете воцарилось молчание, Крейг поставил чашку на стол и задумчиво проговорил:

– Если бы я доложил все это своему капитану, он счел бы, что у вас, мягко говоря, слишком богатое воображение. Но это неважно. Я верю услышанному, потому что видел барельеф, потому что Джозеф Мартин мертв и твоя мать, Тэсс, убита. – Он сочувственно покачал головой. – И Брайан Гамильтон тоже мертв, а ты в опасности, и все из-за того, что…

– …случилось семьсот лет назад, – добавила Присцилла.

– Вы все успели обсудить? – спросил Крейг.

– Нет, мы остановились на книгах в спальне Джозефа Мартина, – сказала Присцилла. – Перед тем, как вы позвонили в дверь, я собиралась объяснить, что «Утешение философией» – трактат о колесе фортуны, написанный в шестом веке заключенным в темницу римским патрицием.

Крейг молча поднял на Присциллу озадаченный взгляд. Та ответила на его безмолвный вопрос:

– Образ взлетов и падений, успехов и неудач. Книга осуждает такие ценности бренного мира, как богатство, власть и славу, которые становятся искушением для людей, жаждущих мирского успеха, но в конечном счете приносят лишь горькое разочарование. Потому что эти ценности преходящи и иллюзорны. Именно подобного типа книга отвечает вкусам того, кто, согласно митраизму, духовные ценности предпочитает материальным.

– Хорошо, – проговорил Крейг, – но почему у Джозефа Мартина на полке стояла Библия? Здесь что-то не сходится. Из ваших слов я понял, что митраисты не разделяют идей христианства.

– Да, это так, – согласилась Присцилла. – Их концепции отличаются, но у обеих религий похожие обряды, и обе отрицают мирские цели. Джозефа могла заинтересовать Библия, как, например, христианина – дзэн-буддизм. При всей несхожести основ из чуждой религии можно почерпнуть какие-то идеи, близкие по духу собственным верованиям.

– К тому же у Джозефа была не полная Библия, – вмешалась Тэсс. – Он вырвал большую часть страниц и оставил только введение издателя и все написанное Иоанном. Не понимаю, почему он предпочитал Иоанна?

– Да потому, – решительно ответила Присцилла, – что писания Иоанна наиболее близки учению митраизма. Вот. – Она поднесла увеличительное стекло к фотографии, на которой была снята страница одного из посланий Иоанна, и прочла подчеркнутые Джозефом строки: – «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от матери сего; И мир приходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек».[16] Звучит знакомо?

Тэсс согласно кивнула.

– Да, если вместо слова «Отец» поставить «Митра», получится то самое, о чем вы говорили.

– Но здесь есть еще кое-что, чего я не понимаю, – сказал Крейг. – Почему именно издание Скофилда? Неужели это так важно?