Огневица

– А я правая рука Верховной лаумы, юноша. Еще померяемся регалиями, или ты все-таки сядешь и выслушаешь меня? Как ты думаешь, я примчалась бы в это захолустье, если бы вопрос мог хоть немного потерпеть?

Марий открыл и закрыл рот, но так ничего и не сказал. Усмехнулся, взъерошил волосы и наконец присел за столик. Мирослава удовлетворенно хмыкнула и опустила ложечку в варенье, искоса наблюдая, как дейвас осторожно пробует горячий чай. С каждым глотком усталость и раздрай, снедавшие его, отступали. Марий взялся за кружку обеими руками и допил ее содержимое на одном вдохе.

– Так-то лучше, – кивнула внимательно наблюдавшая за ним Мирослава. – Хорошо было бы медком закусить, но ты сладкое не любишь, я помню. Странный человек. Как можно не любить сладкое? Я вот его обожаю. Хотя, кажется, раньше не любила. Интересно, почему со временем вкусы так меняются?

Как всегда, когда Чаща напоминала о себе, подвижное лицо Мирославы застыло, и на мгновение она снова стала холодной и отстраненной, как ее личина, которую она натягивала в моменты, подобные тому, что застал Марий на крыльце.

Наваждение схлынуло, и Мирослава решительно очистила мисочку с вареньем:

– Никогда не пойму, как можно воротить нос от сластей!

– Пани, как вас занесло в Каменку? – тихо прервал Марий поток слов. Мирослава аккуратно сняла губами ягодку с ложки, положила ложку на блюдце и отпила глоток чая из собственной кружки. Незаметно принюхавшись, Марий понял, что ее напиток был иным. Сильнее всего звучал пустырник. Марий присмотрелся к чуть подрагивающим пальцам, чересчур быстрому биению живчика на сухопарой руке, к бегающим глазам, затененным пушистыми ресницами…

– Что произошло?

– Огонь. Он пожирает огненосцев, – прошептала Мирослава. Она смотрела в одну точку, будто пыталась разглядеть в ней ответы на все вопросы.

– Пани Жизнелюба, сейчас не время шутить и рассказывать байки, – Марий оттолкнулся от столика и встал, едва не опрокинув стул. Его затопила злость. Там, в «Золотой ладье», страдают люди. Прямо сейчас они отходят от шока и начинают чувствовать боль. В эту минуту кто-то начинает харкать кровью, кричать или стонать, глядя на пустой рукав или штанину. А немолодая женщина с острым лицом и такой фигурой, что со спины ее часто принимали за девочку, распивает чаи и шутит шуточки, будто ей все равно. Порой Марий задумывался, не отдали ли лаумы в уплату за возвращение что-то еще, кроме памяти о времени, проведенном в Навьем мире.

– Сядь, юноша! Это не байка. Я видела… Я сама видела, как это было, – Мирослава вдруг схватила Мария за рукав и подняла на него полный страдания взгляд. – Он рассыпался в пепел прямо посреди площади.

Услышав слова Жизнелюбы, Марий стиснул зубы. Даже малым детям в Беловодье известно: огонь не может повредить дейвасу. Так же, как ни одна лаума никогда не захлебнется и не утонет. Стихия, родственная силе колдуна или ведьмы, бережет их от самой себя. Сила не делает дейваса неуязвимым и не защитит ни от метко пущенной стрелы, ни от разъяренной толпы, ни от смертельной случайности, но одного с огненным колдуном не случится точно – он не сгорит.

– Значит, вы видели не дейваса, пани. А кого-то, кого настигла злая ворожба…

Марий аккуратно взял руку Мирославы и попытался отцепить ее от своего рукава. Но лаума только сильнее перехватила ткань и потянула дейваса ближе.

– Выслушай меня, Болотник! Я знаю, что все это звучит как блажь умалишенного. Поверь, я бы первой рассмеялась в лицо тому, кто решился бы сказать мне подобное!

– Пани Мирослава, мне кажется, вам стоит выпить еще вашего чаю. Одной кружки явно не хватило.

Мирослава сжала губы и сама отпустила Мария. Она отступила на пару шагов, не сводя глаз с дейваса. Тонкие руки бессильно упали вдоль тела, тускло блеснул аметист. Лаума глубоко вдохнула и вдруг топнула ногой в синем сафьяновом сапожке. Едва каблук ударился в гладко струганные доски пола, как от него во все стороны брызнули потоки тумана.

Марий приподнял подбородок и сощурил глаза. Он встал вполоборота к лауме и потянулся к мечу, пока еще не вытягивая его из ножен:

– Мирослава. Не вздумай.

– Ты выслушаешь меня, мальчишка, – в голосе Жизнелюбы крошился лед и ревели горные водопады. Порыв ветра взметнул тяжелую ткань юбок; жалобно закричали-зазвенели височные кольца. Глаза лаумы потемнели до цвета грозового неба. Туман густел очень быстро: в нем уже скрылись наполненные золотом рассвета окна, столик с угощением, изукрашенный потолок и резные деревянные балки. Туман обнял лауму со спины, задержавшись на мгновение. Марий подбросил на ладони комок огня и метнул его под ноги Мирославы, но она шагнула назад и растворилась в молочно-белой взвеси. Вспышка света и брызги пламени лишь чуть отодвинули туман, быстро вернувшийся обратно.

Марий снова повел рукой, зажигая пламя. Сквозь окружившую его водяную завесу не было видно ровным счетом ничего, и дейвас не спешил двигаться с места – дверей он все равно не видел, а с Мирославы станется водить его кругами по маленькой светлице. Мелкие капли шипели, испаряясь, когда до них дотягивались танцующие нити огня.