Огни Новороссийска

На берегу этой безыменной речушки я написал очерк о комиссаре Куранове. Сердце мое сжалось. Работники политотдела армии сказали, что он убит.

Весь день где-то далеко за горизонтом гремела канонада, но вечером ее заглушил спевшийся хор лягушек.

Колхозники встретили бойцов хорошо, словно это были их сыновья, вернувшиеся с фронта, не скупясь резали поросят и кур, кормили до отвала, ничего не жалея. Помнится, одна немолодая уже женщина, яркой, отцветающей красоты, зазвала к себе в хату Гавриленко и меня. Видно, готовилась она к приходу гостей. Вымазала глиняный пол, присыпала его свежей травой, накрыла стол вышитыми рушниками. Посредине положила белую паляницу, поставила солонку:

— Хлеб-соль, дорогие гости.

Две миски вареников с вишнями и сметаной поставила женщина перед нами, налила в граненые чарки густой и сладкой вишневки. Когда вареники были съедены, на столе появился чистый, прозрачный мед.

— Кушайте, — просила хозяйка. — Вот так, наверное, и моего привечают. Где-то он сейчас, голубь мой? Хоть бы одно письмо прислал… Хотя бы слово одно промолвил.

Над кроватью, застланной красным стеганым одеялом и заваленной подушками, висела фотография мужа в красноармейской форме, а рядом карточки ее братьев в такой же одежде.

На самом видном месте в хате красовался портрет Ленина, обрамленный венком бессмертников.

— Уйдете, ничего не сыму, ни красноармейцев, ни Ильича, нехай убивают! — решительно промолвила женщина. — Берите в подарок все, что хотите, — предложила она, открывая скрыню, расписанную яркими цветами, где лежала пахнущая нафталином одежда, цветные матерчатые пояса, монисто и ленты.

Мы отказались от подарков — лишняя катушка ниток и та в тягость солдату.

Скрепя сердце население соглашалось с неизбежностью отхода армии. Внутренним, врожденным военным чутьем понимал народ, что не зацепиться войску в открытой степи.

И когда через несколько дней штаб снова собрался в путь, колхозники вышли за ворота своих хат без упреков, без жалоб, и та женщина, что потчевала нас наливкой и медом, долго махала вслед красивой загорелой рукой.

— Возвращайтесь поскорее!

Люди верили — армия уходит ненадолго. Они трезво относились к происходящему, хотя война для всех была сильнейшим ударом.

Ехать мы должны были на Кировоград, но там уже находились фашистские танки, и штаб армии в пути свернул на Еланец. Но и в Еланце не остановились, а направились дальше, в Ольгополь, а оттуда на Царедаревку, километров восемьдесят на запад, навстречу фронту.

Едва успели разбрестись по хатам Царедаревки, как налетели шесть немецких бомбардировщиков и три истребителя, сбросили тучу листовок и со второго захода принялись бомбить, дополняя бомбами фашистскую агитацию. В воронках, образовавшихся от бомбежки, с головой помещался Иван Семиохин — самый высокий корреспондент «Знамени Родины».

Меня назначили «свежей головой». Я должен был прочесть только что вышедший номер газеты. Мне было легче заметить ошибку, чем товарищам, которые работали над номером. Едва я прочел шапки, набранные большими буквами: «Ни шагу назад!» и «Победа или смерть», нас подняли по тревоге. Снова поехали по дороге, искареженной бомбами, заваленной оборванными телефонными проводами. Сеял дождь, смеркалось.

Редактор уехал на разведку и где-то пропал. Выпуском газеты и отходом редакции, как всегда, руководил никогда не терявший присутствия духа батальонный комиссар Семен Жуков.

В головной машине на станцию Трикратное поехал Владимир Гавриленко. Энергичный и быстрый, он оторвался на несколько километров от колонны. Через полчаса Гавриленко вернулся.

— Впереди дюжина немецких танков… Мост взорван! — отрапортовал он Жукову.

С большим трудом повернули в грязи буксующие машины и, вернувшись в опустевший Еланец, попытались выехать в Новую Одессу. Но туда уже подошел немецкий полк и вел бой с оказавшимся там нашим саперным батальоном.

Провозившись всю ночь с буксующими машинами, грязные и голодные, мы к рассвету снова вернулись в обреченный Ольгополь. Там не оказалось ни одного красноармейца. Люди упали на холодную от дождя землю и сразу уснули мертвецким сном. Я постирал белье. Через час нас подняли, пришлось напяливать на себя мокрые исподники и рубаху.

Поехали на юг, в Николаевскую область, по полям с древними камнями, покрытыми зеленым мохом. Перебрались через неглубокую каменистую реку Ингул и остановились в Горожанах, в богатом колхозном саду, полном вишен, груш и абрикосов.

Колхозники молча окапывали берега реки, чтобы на них не могли взобраться немецкие танки.

…Не успели помыться, как группу корреспондентов, в том числе и меня, послали в командировку в Николаев.

Большой город обрадовал нас. Скульский увидел трамвай и закричал от радости. На улицах воронки от бомб, щели, бомбоубежища. Возле каждого дома кадки с позеленевшей от времени водой, ящики с песком, которым играют дети. По тротуарам гордо ходят красноармейцы с трофейными немецкими автоматами, похожими на большие револьверы, — знаком того, что они побывали в боях.