Огни Новороссийска

Вперед была выдвинута противотанковая артиллерия, несколько танков и бронемашин. Полковую артиллерию обязали двигаться в боевых порядках пехоты, поддерживать ее огнем и колесами, подавлять огневые точки на станции и железнодорожной насыпи.

Шепетов на коротком совещании сказал командирам батальонов:

— Если бойцам удастся сблизиться с оккупантами и ударить в штыки, — можно считать сражение выигранным.

В то время фашисты, рвавшиеся вперед, еще не создавали оборонительных линий и не прикрывали свои позиции минными полями.

Саперы, вышедшие на рубеж атаки, по команде поднялись во весь рост для броска, словно выросли из-под земли. Над ними, будто зажженные люстры, закачались осветительные ракеты. Проклятье! Темноты как не бывало. Грянула фашистская артиллерия, которую тотчас поддержали минометы и пулеметы.

Первым бросился вперед Гамза. Глаза его горели яростью, разорванная осколком гимнастерка расстегнулась, ослепительно сиял белоснежный подворотничок, на груди, там, где ввинчивают ордена, дышал цветок, сорванный под ногами.

— В бой идет, словно жених к невесте, — залюбовался им Шепетов, сам шагавший при орденах.

Люди бежали вперед, падали, стреляли и, поднявшись, снова бежали. Трассирующая пуля с пчелиным жужжанием впилась в цветок. Гамза упал как подкошенный, сделал несколько судорожных движений руками, будто тонул и хотел продержаться на воде.

Впереди свирепствовал заградительный минометный огонь, по фронт был повсюду: спереди, с боков, позади.

Атаку фашисты отбили, пришлось залечь. Как всегда в таких случаях, было жарко и хотелось пить.

Кто-то из политработников крикнул:

— Отомстим за нашего командира!

Эти простые слова бросили красноармейцев в новую атаку. С винтовками, сверкающими трехгранными штыками, вперед бежали ездовые, писаря и связисты. Ими командовал лейтенант Григорий Ковтун.

Пуля продырявила тело Ковтуна, но он нашел в себе силы крикнуть:

— Вперед! Только вперед!..

Я уже убедился, что именно такие выкрики руководят атакой.

Бойцы, жаждавшие победы, подхватили Ковтуна на руки и раненого понесли навстречу завывающим пулям и разрывам мин, ибо спасение было впереди, сзади неотступно следовала смерть.

На руках бойцов раненый отдавал команды, даже пытался шутить:

— Чудеса в решете: дыр много, а вылезть негде.

В небе сеялся ослепительный дождь ракет и трассирующих пуль. От вспышек артиллерийских залпов было светло, как в Харькове на Сумской улице в праздник.

Восемь раз подымалась в атаку пехота, и восемь раз противник прижимал ее к земле минометным и автоматным огнем. С каждым разом было все труднее и труднее отрывать людей от земли. Ночь была холодная, и люди грели руки о нагревшиеся от стрельбы стволы винтовок.

Шепетов находился в передовой линии, и это воодушевляло дивизию. Ежедневно генерал внушал солдатам, что война требует больших усилий и жертв, и, заставляя бойцов рисковать жизнью, не щадил и самого себя.

Один военный юрист подобострастно, так, чтобы слышал Шепетов, сказал:

— На глазах у нашего генерала и умирать легко.

— Умереть каждый дурак может. Надо побеждать не умирая! — крикнул Шепетов.

Все время я находился рядом с Шепетовым. Ему во что бы то ни стало хотелось добраться до командира головного стрелкового батальона. Мы ползли вперед под пулями по сухой и колючей траве, обдирая в кровь руки. Трассирующие пули пролетали над нами и гасли впереди медленно, как искры.

— Есть хочешь? — неожиданно спросил генерал, достал из кармана твердый, как бетон, черный сухарь, переломил его, половину отдал мне, во вторую половину запустил ровные белые зубы. — Вместо хлеба выдают сухари. Безобразие!

К нам подполз небритый красноармеец, высунул вперед острое жало штыка, спросил:

— Закурить есть?

Красноармеец молча достал круглую пустую коробку из пластмассы, вынул из пилотки фашистскую листовку, оторвал от нее три клочка.

— Не попадет за хранение? — спросил Шепетов.

— Да я ведь на курево. Неделю газет не вижу…

Мы благополучно добрались до лежавшего батальона, и генерал поднял его в атаку. Бойцы узнавали его решительный командирский голос, полный уверенности, порожденной опытом.

— Вперед! Только вперед! Не останавливайтесь ни на секунду, не давайте фашистам опомниться, ребята! Никогда не показывайте противнику, что устали.

Во влажном ночном воздухе повис устойчивый, тонкий аромат фиалок. Пуля разбила флакон духов, лежавший в кармане Шепетова.

Люди катили руками пушки, и они время от времени останавливались, стреляли, гасили пулеметы, горевшие желтовато-синим огнем.

Степь шумела, словно над ней проходил ливень.

Небо всю ночь до утра было зловеще красное. Впереди, позади и с боков что-то горело. Война тоже имеет свою палитру. В ней два цвета — черный и красный.

Только к шестнадцати часам следующего дня Шепетов военным чутьем понял, что наступил решительный момент. Фашисты обессилели под ударами наших пушек, от непрекращающихся атак и не были способны на решительные действия. Генерал волнами бросил вперед всю дивизию, батальон за батальоном, и занял Грейгово.