Огни Новороссийска

Под стихотворением была торопливая приписка: «Родина — мать моя, я люблю тебя, как самый преданный сын. Я решил отдать тебе все, что у меня есть, но у меня ничего нет, кроме жизни, и я с радостью отдаю ее тебе».

— Сколько молодых талантов приберет война! — с сожалением проговорил комбат Дука. — Тяжело будет с искусством после войны.

Хоронили Пагина в селе Орлянском, возле школы, у памятника Кирову. За раскрытым гробом шли старики, женщины и дети, так много слышавшие о лейтенанте- герое. Полковой оркестр играл похоронный марш Шопена, а корпусная артиллерия отдала салют в честь его молодой жизни, послав свои снаряды на позиции оккупантов.

Руки сельских девушек украсили небольшой опрятный холмик бессмертниками — никогда не увядающими цветами осени. С этого холмика красноармеец Селиверст Иванов сказал короткую надгробную речь:

— Каждый из нас хотел бы так жить, так любить жизнь и так умереть, как умер Пагин.

17 сентября

Редакция «Знамя Родины» из Малой Белозерки уехала в Новый Куркулах. Жители со слезами на глазах прощались с нами, зная, что село их обречено. Весь день писал о Пагине, думая о том, что все человеческие чувства: страх, любовь, ненависть на войне проявляются ярче, чем в мирной жизни.

19 сентября

Под Тимашовкой идут тяжелые кровопролитные бои. Редактор приказал мне, Гавриленко и Токареву написать несколько корреспонденций об этих боях. Вечером на полуторке приехали в село Михайловку, в штаб 130-й дивизии. Фашисты беспрерывно бомбят все прилегающие села. В каждом налете участвует не меньше чем по пятьдесят самолетов. Земля содрогается от взрывов, небо затянуто пылью.

— Оккупанты отбирают не только землю, они отнимают у нас и небо, — сказал Володя Гавриленко после того, как на наш грузовик спикировал какой-то ас.

Дорогу перешла женщина с полными ведрами на расписанном коромысле. Я попросил напиться, сказал, что вода соленая.

— Отчего же вы от Днепра бежите? Там вода сладкая.

Горькая ирония, горький упрек!

…Небольшое село среди ровной, как стол, степи, и, как в каждом селе на Украине, в нем каменная школа, церковь, ветряки на околицах. Тимашовка прикрывает выход на Михайловку — узел шоссейных дорог, и потому фашисты так упорно рвутся к ней.

Степь вправо от Тимашовки перекопана глубоким противотанковым рвом. Таких рвов было много на Украине, наверное, миллионы людей копали их лопатами, а оккупанты преодолевали их легко с помощью фашин — связок прутьев, намотанных на бревна, аппарелей и колейных мостов, перевозимых на танках. Тимашовский ров заняли фашисты, выдолбили в нем ниши, и никакими снарядами не вышибешь их оттуда.

На участке шириной в пятнадцать километров наступают две стрелковые и одна горная дивизии фашистов. Их сдерживают дивизии Шепетова, Рослого, Сафронова. Бой не затухает ни днем ни ночью.

У ветряной мельницы с перебитыми крыльями встретили командира полка подполковника Семенова, небольшого, худощавого, давно небритого человека. Видимо, он только что кончил обедать. На земле, на разостланной плащ-палатке, стояли тарелки, лежал хлеб и арбузные корки. Там же стоял патефон. Подполковник выбрал пластинку, и мы услышали голос Александра Пирогова:

— Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда…

Мы представились.

— Сейчас подойдет броневичок, я еду в нем на передний край. Поехали! — предложил мне Семенов.

В ожидании броневика Семенов дважды поставил ту же пластинку, сказал:

— Убьют, жена найдет себе другого… Такова жизнь.

В броневике сидел комиссар полка — политрук Баркан из Еревана. Места для меня не оказалось, и я с сожалением полез по скрипучим деревянным порожкам мельницы наверх.

Сверху хорошо видно, как броневик пропылил по взбитой дороге, свернул в жнивье и, подпрыгивая на кочках, помчался между копен убранного хлеба, стараясь их не повалить. Я досадовал на Баркана — откуда он взялся?

И вдруг в броневик ударил белый и ослепительный комок, напомнивший мне снежок, которыми бросаются зимой на улицах ребятишки. Машина остановилась, из нее повалил дым. Напрасно ждал я, что кто-нибудь выскочит из броневика. Он сгорел вместе с людьми.

С высоты видно все поле боя.

На земле, метрах в трехстах от противотанкового рва, густо лежали наши бойцы — видимо, они наступали и сейчас залегли под пулеметным огнем. Левее их, через заросли кукурузы, медленно, как будто под гусеницами у них была не земля, а болото, двигалось десять наших танков, изредка постреливая с ходу. Я внимательно следил за ними и вдруг увидел несколько белых в солнечном свете вспышек — стреляли немецкие противотанковые пушки.

Пушки стояли в окопах, и я сразу, как только они начали стрелять, увидел их. Им удалось в каких-нибудь три минуты зажечь пять наших танков.

Один пылающий танк развернулся и, стараясь сбить ветром пламя, на полном ходу подъехал к мельнице. Я спустился вниз. Из танка вылез обожженный механик Иван Малышкин. В его машину попало два снаряда. Мы вытащили через люк труп политрука Тафинольского и раненого башенного стрелка Бориса Мнекина.