Огонь и агония

Версия, что он застрелился — от усталости, депрессии, переутомления, нервного истощения — это фигня для драматизма и романтизма. Как справедливо писали, у него всегда кольт лежал в тумбочке у кровати — так на фига на бумажке высчитывать, сколько там поточнее надо морфия. Во-первых, такие люди стреляются, а не травятся подобно нервным барышням. Во-вторых, такую дозу можно всегда взять из справочника — сколько уже нельзя, в-третьих — бери больше, не промахнешься. Да нет. Он пил ведь, видите ли. Почки, уремия, боли. Вот он и считал, сколько еще можно принять для купирования приступа, снятия боли, чтоб не превысить, а то уже копилось в организме чего не надо. Ну и промахнулся…

Сегодня, в эпоху постмодернизма и политкорректности, Джека Лондона на родине не жалуют. Романтик, эпигон романтизма, в стиле имеются штампы, увлечение сильной личностью, не хватает гуманизма, зато наличествует расизм. Белый супрематизм, как выражаются сегодня в Штатах. Да, понимаешь, у Лондона это встречается не раз: гордость величием белой расы, ее несгибаемостью, ее непреодолимым шествием по миру. Гордость волей белого человека, жаждой преодолевать трудности и властвовать над всем и всеми. Ну, а цивилизационное превосходство христианской цивилизации на рубеже ХХ века — это было нечто само собой разумеющееся. (А что — между нами, девушками: разве наша цивилизация создана не белыми? Все наши науки, технологии, искусства — это все не белой расой создано? Это не повод угнетать и презирать прочих, согласны безусловно, — но и не повод отрицать очевидное, нет?..)

…Лет двадцать назад на Аляске, в Клондайке, в городишке Белая Лошадь, поселке в бытность Лондона, решили одну улицу назвать в его честь. Хо! — собрались леваки с одураченными индейцами (эскимосами? аборигенами; коренными аляскинцами, по-современному) и сообщили, что Джек Лондон был расист, так что никаких улиц и бульваров ему не полагается. Один самодеятельный скульптор поставил ему бюст там самочинно, сказав, что благодаря Лондону весь мир знает, что такое Клондайк, а они ослы неблагодарные. Не знаю, насколько убедил.

Но главный герой одного из шедевров Джека Лондона — рассказа «Тропою ложных солнц» Ситка Чарли — индеец, и говорится о нем только с лучшей стороны. Как о человеке слова, выносливом и честном. А рассказ блестящий!

Он начинается с разговора об искусстве. Первый рассказчик, как бы автор — художник. И Ситка Чарли — индеец, который стал белым, усвоил образ мыслей белых и ценности белых, жалуется, что картины не имеют начала и конца, и поэтому смысл их ему непонятен. Вот так подано остранение в искусстве — которое началось с описания балета у Толстого и получило название у Шкловского. А здесь — запросто так, самодеятельный художник курит и болтает с индейцем-проводником. То есть ему, как и нам-то с вами, условность живописи понятна — а странновата такая простодушно-дикарская логика восприятия Ситки Чарли. Ну не понимает он живописи, ему надо, чтоб ему рассказали весь сюжет происходящего от начала до конца. А картину он воспринимает лишь как иллюстрацию только одного мига из всей истории.

А вот дальше историю начинает рассказывать он. Как молодая красивая женщина, приехавшая из Штатов, платит ему сумасшедшие деньги, чтобы он привез ее в Доусон в своем каноэ, а потом пошел работать к ней проводником. Потом к ней присоединяется мужчина. А Ситка Чарли даже не знает, как их зовут. И не знает, куда они так торопятся — полторы тысячи миль зимой в лютый мороз через Аляску, обмораживаясь, недосыпая, за бешеные деньги докупая во всех поселках свежих собак и бросая загнанных. Они кашляют, у них обморожены легкие, черные от струпьев обморожения лица, они качаются и падают, но гонят его вперед и идут сами! И догоняют такого же в смерть измученного человека. Он стреляет в преследователей и промахивается, мужчина не может снять рукавицы с обмороженных рук, и женщина убивает того человека тремя выстрелами из револьвера. А потом, когда лед на побережье вскрывается, они уезжают первым пароходом, и щедро расплачиваются с Ситкой Чарли. В тот год он пожертвовал большую сумму христианской миссии, замечает автор.

И Ситка Чарли говорит, что однажды он, сильный и выносливый человек, проведший всю жизнь в пути, насмерть замученный этими двумя волчатами, гнавшими его вперед и почти умиравшими от изнеможения — однажды ему вспыхнул свет, и он увидел и понял, что счастье не покупается даже за семьсот пятьдесят долларов в месяц, которые ему платили, и счастье никогда не покупается за деньги, и он идет вперед и работает не ради денег.

А он так никогда и не узнал, за кем они гнались, и почему, и за что убили его, и даже как их звали. Это был просто кусок жизни.

Не тот мальчик был Джек Лондон, чтобы писать «просто кусок жизни». Речь тут о смысле искусства, и о смысле жизни, и о соотношении одного и другого. И насколько миг на картине правомерно отражает суть жизни, или во всяком случае — суть длинной и часто драматичной происшедшей истории.