Огонь и агония

Решительный супермен Мартин Иден кончает с собой — потому что Могучему Духу не на что опереться в мире лилипутов. Мартин велик сам по себе — он энергичен, талантлив, упорен и целеустремлен, он идет по жизни, как таран, сворачивая горы. Но когда он, преодолев не только собственную малограмотность и неумение, но и неприязнь литературной тусовки и неприятие критиков, добивается полного признания, славы и высших гонораров — срабатывает «синдром достигнутой цели», есть такой термин, который когда-то я изобрел самостоятельно. Теперь ему нет чего ради трудиться, нечего добиваться, некому посвятить свои труды и дни. И он, явившись нам в начале романа из морской пучины, из моря, с берега, из порта — возвращается в эту извечную стихию, в которую все канет и из которой все рождается в морской пене. Могучий дух, рожденный стихией — свершив свой путь, в этой стихии вновь растворился.

«Старик-бродяга жалуется горько: вся наша жизнь — ошибка и позор» — вспоминает он строки стихов перед смертью. Жизнь одиночки, даже самого сильного и талантливого победителя — все равно бесперспективна. Конец Мартина Идена — это сугубо философский, концептуальный конец. Иначе не понять, какого же хрена ему не хватало. Так? Э-э… Не такой был мальчик, чтобы допускать проколы. «Штирлиц все рассчитал верно. Версия самоубийства на почве нервного истощения выстраивалась четко», — как писал Юлиан Семенов по другому поводу, в другое время и в другой стране. Так что на уровне бытовом, сугубо конкретном и детальном — писатель надорвался и заболел депрессией, это вам любой приличный психоневролог скажет. Но! Нервы у лондоновских героев — как стальные тросы! Где у других депрессия — там эти покоряют дикие просторы, а чтоб отвлечься. Самоубийство Мартина Идена — программный шаг. Обреченность индивидуализма даже в самом блестящем исполнении.

Но я потому сейчас вспомнил эту книгу, что именно и только из нее простые советские люди могли узнать о существовании великого английского философа Герберта Спенсера. Читал я его, уже поступив в Ленинградский университет, в Публичке, при советской власти его не издавали — позитивист, ничего марксистского — да и до 1917 года издали далеко не все; а языками мы тогда не владели, да, (да и нечего было на них говорить и некому).

Так вот, Джек Лондон был эволюционист, позитивист, исходил из научных материалистических представлений о мире, и его социализм был естественным представлением о продолжении эволюции уже на уровне социальном, на уровне устройства более совершенного человеческого общества, что увязывается со всей эволюцией материи вообще.

А первым его программным романом, за пять лет до «Мартина Идена», был «Морской Волк». Где Волк Ларсен — классический образ ницшеанского сверхчеловека, это было сразу отмечено. Волк Ларсен гнет всех под себя — а потому что он самый здоровый, самый сильный и храбрый, а вдобавок самый умный и беспощадный. И жизнь он полагает борьбой кусков закваски в квашне, где он — самый большой кусок. Только и всего.

На промысловой шхуне он царь и бог, все трепещут. А он вдобавок — образованный человек, вот какая штука! И Лондон закидывает на палубу шхуны классического гуманитарного интеллигента — в качестве резонера и рассказчика. Из воды его достали, опять же, тонул он, его корабль потерпел катастрофу! Они с Ларсеном говорят об умном и высоком, спорят о жизни; а вдобавок комнатный тусовочный интеллигент проходит жесткую школу жизни. (Самостоятельно-то из океана жизни он выплыть не мог, тонул: понадобился простой незатейливый люд, чтоб его спасти; и люд этот — воплощение власти Волка Ларсена. Океан у Лондона вообще играет символическую роль очень часто.) Он не может постоять за себя, защитить свое добро, выполнить простую работу — выброшенный из своей среды, в качестве одиночки он несостоятелен и страдает от грубости жизни. Корабельный изгой, помощник кока, который тут и сам-то изгой. (М-да, для полноты образа добрый Джек Лондон сделал Хэмфри Ван-Вейдена литературным критиком и поизмывался над ним по полной программе, чтоб дать понять жизнь, а потом уже выйти в люди.)

И вот характер Хэмфри Ван-Вейдена (о, из голландцев, элита Америки!) постепенно твердеет вместе с мускулами, он чему-то уже научается. Он иногда испытывает огромную симпатию к Волку Ларсену, супермену из низов общества, а иногда ужасается его жестокости… Но конец печальный. Волк болен — видимо, злокачественная опухоль мозга (символично, правда? Для человека с ницшеанским мировоззрением?). Команда его бросает, шхуна терпит бедствие, сам он разбит параличом, слепнет, и перед смертью попадает в полную зависимость от Хэмфри и его подруги, такой же гуманитарки, так же выловленной из воды: буквально Лондон подбросил Мод Брустер на пути шхуны для пары Хэмфри. В шлюпке она болталась еще с четырьмя болванчиками для компании. Она не хухры-мухры: она красавица и преуспевающая писательница.