Огонь и агония

А второе имя с отсылом — Руфь. Индеанка, жена Мэйсона. Теперь просьба вспомнить Книгу Руфь. Один из шедевров Ветхого Завета. Руфь-моавитянка. Которая после смерти мужа отказалась вернуться к своим родственникам и пошла к народу своего покойного мужа, чтобы стать частью его народа. Лондон дает откровенный же, обнаженный парафраз библейского сюжета, наложенного на современный, реальный, суровый жизненный материал! Руфь, смерть мужа, уход к его народу, она не вернется в свое индейское племя, муж просит ближайшего ему человека — партнера, Кида, позаботиться о ней, о ее будущем. То, о чем написано еще в Библии — как пример благородства, верности, мужества, на котором века и тысячи лет воспитывали христиан (а иудеев еще раньше) — то в нашей жизни, окружающей, сегодня, реальной, происходит с нами. Такие дела.

Но здесь библейский сюжет осложнен:

Мотивом первым — сквозным для Лондона: лучшие женщины других народов берутся в жены белыми, англо-саксами, европейцами, мужчинами народа-цивилизатора, самыми сильными и победоносными. Самые красивые девы становятся женами мужчин-победителей.

И мотив второй: Руфь-индеанка несет в себе их ребенка. Он погибнет — но она, индеанка, верная жена и красивая женщина, продлит его род, даст жизнь его потомству, сделает для него самое главное, самое большое, что может сделать один человек для другого, ибо нет в жизни ничего большего, чем может дать мужчине любящая женщина. И вот здесь, на краю ледяной пустыни, на грани жизни и смерти, соединяется кровь двух народов, и род, раса, цвет кожи и глаз уже не имеет никакого значения: у двоих остается одна жизнь на обоих. Это уже не расизм — это великое объединение, это единство судьбы и крови, единство будущего. И в благословенной стране на юге, великой и изобильной, будет жить их общий потомок. Вот так примерно.

А еще остается милая проблема, которую так полюбили гуманисты и особенно экзистенциалисты в ХХ веке. Можно ли убить человека, чтобы спасти троих? Вот так — своей рукой спустить курок и застрелить друга?

В литературе это вызывало массу сложных чувствительных рассуждений. А если поставить вопрос ребром? В «Белом безмолвии» эта нравственная коллизия поставлена с обнаженной прямотой.

Руфь и Кид хотят оставаться с Мэйсоном и делать для него все возможное. А он требует, чтобы они шли: еды и так впроголодь, затянув стоянку — они погибнут в пути на морозе от голода. И его жена и неродившийся ребенок тоже погибнут. Мы должны умереть в наших детях и продолжаем жить в наших детях — с обнаженной буквальностью тут. Только — «не оставляй меня умирать одного…» Здесь каждый думает о другом — и это справедливо. И живые уходят — жить, они — те, кто в пути; оставив мертвого в его могиле: на верхушках двух сосенок, притянутого ремнями в своем коконе из шкур.

Друг спустил курок. И умерший взлетел к небу. Все детали реалистичны, обусловлены, понятны. А символику ищите сами.

Но перед этим — голодающие собаки растерзали и съели ослабшую Кармен. Вот так и жизнь поступает с изящным искусством оперных страстей. Собачья наша жизнь. А что делать. Драма жизни. Жестока она. Съели Кармен и не подавились.

А еще перед этим — умирающий Мэйсон попросил прощения у Кида. За то, что безжалостно хлестал бичом упавшую в упряжке несчастную Кармен, пытаясь заставить ее подняться.

Так может, Искусство и право? И безжалостная жизнь просто бичует и сжирает его, потому что жестоки ее законы?.. А на самом деле — жизнь повторяет то, что искусство изображает; только повторяет гораздо проще, грубее — и человечнее, душевнее, понятнее в то же время.

Вы понимаете — прекрасная, огненная, ветреная, заколотая ревнивцем Кармен — и несчастная, замученная жизнью северная ездовая собака, сожранная другими. Солдат, контрабандист, разбойник, любовник счастливый и отставленный — Хозе в теплой прекрасной Испании, — и выбивающийся из сил в адском труде золотоискатель в ледяной и темной заполярной Аляске, верный друг и верный муж верной жены — который просит скорей убить его, чтобы осталась жива она. Ничего противопоставление? Красивый эгоистичный мир условного искусства — и жестокий благородный мир реальной жизни.

Это фантастически сложная конструкция! Вот такой это очень сложный, многослойный рассказ — при всей его внешней краткости и простоте. Джек Лондон был истинно американский писатель и великий новеллист: он делал экшен на уровне реальной логичной простой достоверности, где ты следишь за напряженным действием и цельными характерами героев — и в то же время конструкция и смыслы этого экшена оказывались очень многозначными, непростыми, глубокими. Думай сколько хочешь — если сумеешь увидеть и начать понимать, — но внешне все просто.

По глубине, сложности, философичности, богатству прочтений и аллюзий — «Белое безмолвие» есть один из вершинных шедевров мировой новеллистики. (Вообще на таком уровне из мировых новеллистов постоянно работал только великий Акутагава. Таких рассказов в мировой литературе у прочих и двух дюжин не наберется.)