Огонь и лёд

Птицы порхали по гигантским деревьям… чтобы вырасти так высоко, нужна сотня — нет, две! нет, пять тысяч дней! Всё спокойно стояло на месте, птицы не метались заполошно, едва завидев солнечный луч, деревья не пытались втянуться в скалы при малейшем дуновении тёплого ветра.

Люди в этом сне бродили по лугам — тихо гуляли, а не носились, сломя голову; их сердечный ритм был непривычно томным, а не дёрганым и безумным. Трава росла себе спокойно и не собиралась сохнуть и рассыпаться пеплом. Кругом говорили о завтрашнем дне и о жизни… а не о завтрашнем дне и о смерти. Всё это казалось таким знакомым и нормальным, что когда Сима взяли за руку, он решил, что и это ему тоже снится.

День держала его за руку.

— Сны? — спросила она.

— Да.

— Всё пребывает в равновесии. Чтобы сгладить жестокость жизни, уравновесить её бесчеловечность, разум погружается в себя и ищет то, что ему приятно созерцать, на чём можно отдохнуть.

— Но от этого жизнь не становится человечнее! — Сим ударил рукой по каменному полу, потом ещё раз и ещё. — Ненавижу! Сны говорят, что на свете есть что-то лучшее, но у нас это отняли! Почему нельзя, чтоб мы жили бездумно, почему нельзя не знать? Почему мы не можем жить и умирать, не ведая, что всё это ненормально, — и не страдая?

Воздух с хрипом прокладывал себе путь наружу, сквозь сведённые, сухие губы.

— Во всём есть свой смысл, — отвечала ему День. — Такое положение дел даёт нам цель, заставляет работать, думать, искать выход.

Глаза его полыхали жаркими изумрудами на белом лице.

— Я шёл по зелёному холму, — сказал он, — и мир был такой медленный…

— По тому же холму, где шла я час назад?

— Откуда мне знать? Возможно. Сон был лучше реальности, — Сим снова посмотрел внутрь. — Я видел людей, и, представь, они не ели.

— И не разговаривали?

— И не разговаривали. А мы всё время жрём, всё время болтаем. А иногда, представляешь, люди из сна просто сидели, развалившись, или даже лежали — с закрытыми глазами и совершенно неподвижно.

День смотрела на него, и тут случилось ужасное. Он ясно увидел, как её лицо темнеет, бежит морщинами, как старость мнёт его в кулаке. Волосы на висках побелели, глаза превратились в изглаженные временем монетки, запутавшиеся в паутине ресниц. Зубы утонули во рту, пальцы заскорузлыми веточками повисли на иссохших запястьях. Время пожрало её красоту и развеяло по ветру. И тогда он схватил День и закричал, увидав, как его собственные руки разъедает старость, — и захлебнулся рыданием.

— Сим, что случилось?!

Слюна у него во рту высохла от вкуса этих слов:

— Ещё только пять дней…

— Учёные…

Сим замер. Кто это сказал?

А высокий мужчина в полумраке продолжал:

— Учёные, ввергнувшие нас в этот мир, уже потратили зря тысячи жизней и дней. Всё бесполезно. Терпите Учёных, но не тратьте на них ни секунды вашего времени. Мы живём только раз, запомните это.

Но где же искать этих ненавистных Учёных? Учёба и Время Разговоров сделали своё дело — теперь Сим был, наконец, готов отправиться к ним. Теперь он знал достаточно, чтобы вступить в битву — за свободу, за далёкий корабль!

— Сим, ты куда?

Но Сима рядом уже не было, и эхо его шагов замерло где-то в лабиринте каменных коридоров.

* * *

Полночи прошло впустую. Дюжина тупиков — и ничего. Много раз на Сима нападали обезумевшие молодые мужчины, жаждавшие заполучить его жизненную силу. Их безумные речи ещё долго разносились эхом по коридорам. Царапины от их голодных когтей покрывали всё тело Сима.

Но всё-таки он нашёл то, что искал.

В небольшом базальтовом гроте глубоко в теле горы ютилось с полдюжины человек. На столе перед ними лежали разные предметы — совсем незнакомые, но от одного их вида струны Симовой души так и запели.

Учёные работали в группах: старики занимались каким-то важным делом, молодые учились и задавали вопросы. На полу сидело трое детей. Так выглядела наука: каждые восемь дней над любой исследовательской задачей работала уже совершенно новая группа людей. Но, увы, объём проделанной работы никуда не годился. Учёные старели и падали замертво, едва вступив в самый творческий период жизни — и составлял он от силы часов двенадцать от общей её продолжительности. Три четверти своего срока они овладевали премудростью, затем приступали к работе, и вот, не успел оглянуться — уже дряхлость, безумие, смерть!

Сим вошёл; Учёные повернулись к нему.

— Только не говорите мне, что у нас доброволец! — воскликнул самый старый из них.

— Не верю, — проворчал другой, помоложе. — Гоните его прочь. Это наверняка один из тех, драчунов.

— Нет-нет, — возразил старый и двинулся, шаркая босыми ногами, навстречу Симу. — Входи, мальчик, входи.

У него были добрые глаза — медленные глаза, совсем не такие, как у торопливых обитателей верхних пещер. Серые и очень спокойные.

— Чего тебе надобно, малыш?

Сим помолчал, понурив голову, не умея встретить этот мирный, ласковый взгляд.

— Я хочу жить, — прошептал он.

Старик тихонько рассмеялся и положил руку ему на плечо.