Огонь и сталь (СИ)

- Да вот подумал… что ты все одни и те же сережки носишь. Не порядок. Вот я и… - замявшись, мужчина натянуто рассмеялся и положил перед сутай-рат черный бархатный мешочек. Ларасс, плохо скрывая нетерпение и любопытство, развязала крошечные узелки. Серебряные кольца серег, матово мерцая бирюзой, покатились по столу. Глаза цвета зимнего утра восторженно расширились.

- Какая прелесть! - мявкнула Ларасс, хватая самое большое кольцо и оценивающе царапая коготком серебро и идеально круглый камень. - Неплохо, неплохо… что, дань любимому шефу? - подарок немного смягчил ее, во взгляде мелькнули искорки веселья, - только не положено мне носить такую красоту.

В голосе сутай-рат звенело огорчение. Бриньольф вплотную приблизился к ней.

- Это ты про брачные серьги, детка? Знаю, знаю, мне уже все уши прожужжали, когда я их покупал.

- Ты их купил?! - гильдмастер заливисто рассмеялась. - Вот бы не подумала.

- Ну, как-то некрасиво обручальные или как там у вас… ну, воровать. К тому же где бы я мог стащить побрякушки на твои ушки. Детка… поговорить нам надо.

- О чем? - настороженно протянула Дхан’ларасс, сжимая сережку в кулаке. Соловей задумчиво почесал в затылке.

- В общем, такое дело… я эти серьги не просто так дарю. Семья у нас с тобой воровская, общая, мать одна, - он покосился на изваяние Ноктюрнал, - поэтому вот… да и котятам твоим я нравлюсь. Я не извращенец, детка. Просто пылко влюбленный мужчина.

Бриньольф опустил голову, выжидающе глядя на Ларасс исподлобья. Синие глаза напряженно поблескивали, несколько рыжих прядей упали на его лицо. Каджитка с нежностью отвела их в сторону и вдруг с силой сжала волосы мужчины в кулаке.

- Ты чего это удумал? Раз серьги мне принес, то все, к тебе на шею кинусь?! - воровка толкнула опешившего норда на стол и резво уселась ему на живот. - А эту неделю ты чего ждал?!

- Так… каравана, - полузадушено выдавил северянин, улыбаясь в ощетинившуюся милую мордашку сутай-рат, - да и момента… ну и так…

- Я тебе покажу момент! - негодующе шипя, выпалила Дхан’ларасс, смыкая пальцы на шее Бриньольфа. Одновременно ладони вора легли ей на талию.

***

Морозный воздух обжег легкие, ветер швырнул в лицо снежинки, пронзившие кожу сотнями ледяных иголочек. Не удержав равновесия, Деметра упала на колени, спутанные белокурые волосы падали на бледное до синевы лицо. Девушка села на снег, серые глаза невидящим взглядом обвела драконов, расположившихся на вершине горы, будто короли на троне. Дети Акатоша казались высеченным из гранита изваяниями, зловещими и мрачными на фоне жемчужно-серого неба. Только глаза, пылающие диким божественным огнем, выдавали в них жизнь.

- ALDUIN Mah… - прорычал один, и его глас подхватили другие. Алдуин пал, Алдуин повержен. Бретонка хихикнула, сначала робко, но постепенно смех становился все громче, набирал силу, заглушая вой ветра. Она смеялась, лежа на снегу, задыхалась отчаянной радостью и безумным счастьем, упивалась и снежинками, и Глоткой Мира, и тусклым светом летнего солнца, который здесь, на вершине вечных снегов и обители Партурнакса, растерял весь свой жар. Бледное небо, искристая снежная пыль сейчас были Довакин милее, чем все лета и весны ее жизни. Ведь могла она сгинуть в Совнгарде, но… милостивые боги! Пред взором Даконорожденной вереницей пронеслись лица близких, таких родных и любимых. Отец, мать, Онмунд, Назир, Тинтур, Бабетта… и, конечно, безумно милый Цицерон. Снег укрыл Деметру пушистым белым покрывалом, а драконы все кружили над Глоткой Мира, и ветер разносил эхо их рева далеко, в каждый уголок Скайрима. Бретонка языком ловила снежинки, и ей казалось, что ничего слаще она никогда не отведала. Темные силуэты драконов становились все дальше и дальше, их крики таяли в дали и скорбной песни ветра. Он единственный, кто оплакивал гибель Пожирателя Мира. Девушка неохотно села, ее локоны поседели от снега, глаза казались кусочками серого льда, на белом от усталости лице, на впалых щеках горел пунцовый нездоровый румянец. Магесса с трудом поднялась на ноги, страдальчески поморщившись - все тело мучительно ныло, на каждое движение отзывалось вспышкой ломоты в суставах. У корня языка разлилась горько-острая волна желчи. Больше всего хотелось лечь, окунуться в мягкость снежной перины и уснуть. Представить, что битва с первенцем Акатоша в Совнгарде - всего лишь сон… Сильный порыв ветра, своевольные воздушные вихри взметнули снег, сверкнувший алмазной пылью, к облакам, и дракон, облаченный в броню темно-алой чешуи опустился перед Довакин. Тяжелое хриплое дыхание Одавинга клубилось белым паром.

- Стало быть, он пропал, - задумчиво промолвил дракон, прикрыв глаза, - наш брат… наш вождь. И наша гибель. Смерть, которую я принес ему на своих крыльях.

- Жалеешь? - просипела магесса, потирая плечо. Эбонитовый наплечник погнулся и чуть оплавился, на нагруднике красовались довольно глубокие царапины, а у венца, зачарованного на быстрое восстановление маны, выпал один камешек. Дракон изящно выгнул шею.