Огонь. Ясность. Правдивые повести

Из школьных окон виднелась колокольня лотарингской церкви в Оделонкуре, а от нее рукой подать до той часовенки в Домреми, под сенью которой росла пастушка, чем-то напоминавшая нашу пастушку, охранявшую не стадо овец, а шумный выводок ребятишек. Но Жанна д’Арк жила пятьсот лет тому назад, во времена Карла VII, а Луиза — при Наполеоне III.

Воспитали ее люди прямодушные, и сама она от природы была прямодушной, так что в конце концов отрешилась от суеверий, прогнала прочь былые призраки. Отныне ее верой стала сама жизнь со всем, что есть в ней чудесного и ужасного. Ее мечты, ее милосердие, ясные ее глаза открывались теперь навстречу человеческому горю, и она уже равнодушно внимала волшебным сказкам, которыми религия века и века слепит и баюкает больших детей. Ее вера переменила русло. Ее святость вросла в живую жизнь.

Она видела теперь не долину слез, а подлинное горе бедняков, и им она посвятила всю себя, отдала свою жизнь борьбе за освобождение народа. Ее любовь к угнетенным вылилась в ненависть к деспоту, который тогда порабощал Францию.

Перед началом и после окончания уроков ученики пели вместе с ней «Марсельезу». Как-то в воскресенье, когда священник, отправлявший службу, провозгласил с раззолоченного амвона многие лета Наполеону, в молитвенной тишине деревенского храма вдруг послышался шум — застучали по каменным плитам маленькие деревянные башмаки. Это гурьбой бросились прочь из церкви перепуганные и растерянные ученики Луизы, потому что она внушила детям, что молиться за императора — страшный грех.

Ее вызвали к префекту, взбешенные инспекторы и прочие чиновники грозили ей. Но, видно, волшебные сказки, сказки ее детства пригодились — они научили ее не бояться демонов, пусть даже они являются перед вами в человеческом обличье.

Она мужественно продолжала воспитывать будущих граждан. Но ей не терпелось переехать в Париж и там приложить свои силы к большому делу воспитания людей.

Она переехала в Париж, — ведь она была из тех, которые не только мечтают, но и действуют, даже тогда, когда их мечта неосуществима.

Это были годы исторического перелома, в «городе света» создавалась крупная промышленность, происходила невиданная концентрация капиталов, золото разжигало лихорадку наживы. Париж кружило в вихре безудержного разгула, наслаждений, разврата, повсюду торжествовал дурной вкус новоиспеченных богачей. Биржа стала тяжелым каменным сердцем Парижа, а владыками его, — конечно, после финансистов, нынешних принцев крови, — были куртизанки, распутники, а из художников — льстецы и шуты.

Ниже этого слоя, слоя светских людей, находился другой, знавший настоящую нужду, и работали здесь по-настоящему настоящие художники и ученые. А еще ниже был третий слой, слой сознательно жертвующих собой людей, заговорщиков и мечтателей, — это были республиканцы. В их сердцах горела ненависть к империи и к императору. Там были люди различной политической окраски, были идеалисты, были даже самые настоящие буржуа, но они составляли объединенный фронт против общего врага, против чудовища — против императора.

Вот среди этих-то людей, живших как изгнанники в самом сердце Парижа, наша рационалистка с нежным сердцем, святая, уверовавшая в логику, взрастила и вскормила свою страсть к борьбе, к бунту. Участники этого небольшого тайного кружка, люди пламенной души, чем-то напоминали первых христиан, которые скрывались в катакомбах в те времена, когда народ, угнетенный римлянами, еще считал христианство своим. Много позже, вспоминая об этих днях, она говорила: «Мы были впереди своего времени, намного впереди!»

Она жила суровой аскетической жизнью бедной учительницы, носила подержанную одежду и обувь, которые продаются на Церковной площади или в грязных лавчонках перекупщиков. Она была кругом в долгу, потому что покупала много книг, а главное, потому что не могла спокойно видеть человеческое горе и страдания, и она, всю себя целиком отдававшая делу революции, отдавала людям все, что имела: свои руки, свой мозг, свое большое сердце. Питала ли она к кому-нибудь нежные чувства, если не считать ее любви к матери? О ее личной жизни говорили многое, но никто не знал ничего достоверно, а сама она не придавала никакого значения этим россказням.

Разразилась франко-прусская война; потом пришло поражение, потом пала империя. А вслед за тем вдруг великий взлет героизма и самоотверженности французского народа — Коммуна! В эти дни обнаружилась измена буржуазных республиканцев, которые были «демократами» лишь постольку, поскольку они недолюбливали незадачливого потомка Наполеона I. В эти дни стало понятно, как непрочны «общие фронты», раз их скрепляет лишь ненависть к монарху, и сколько тут бывает разочарований и измен. В эти дни показала свое лицо буржуазия, ненавидевшая народ и страшившаяся его; подавить народ — вот о чем мечтала буржуазия с того дня, как сама овладела империей.