Огонь с небес

На востоке всходило солнце, красиво высвечивая ломаную линию гор. Вдалеке, на том месте, где была База, оперативный центр, в небо поднимался черный дым.

— Ни хрена мы не победили, — ответил Араб, — мы просто пока остались в живых…

Может, и так…

— Давай… вставай. Надо идти. К утру мы должны быть у дороги, иначе сдохнем…

Араб кашляюще рассмеялся.

— Может… не надо. Помнишь… нас ведь ищут. И эти — наверняка не последние.

— Пусть ищут. В их интересах забиться поглубже в норы — и молиться, чтобы я их не нашел…

Два израненных человека, поддерживая друг друга, заковыляли на восток.

Санкт-Петербург, Россия. Зимний дворец. 18 мая 2017 года

Ты забудешь вопрос,

Но я помню ответ…

В Санкт-Петербурге, городе, который я покинул два с лишним десятилетия назад и с тех пор не задерживался в нем больше чем на несколько суток, шел дождь. Лейб-гвардейцы, чтобы не намокнуть, надели поверх своей формы прозрачные полиэтиленовые дождевики и так стояли на своих постах, я видел это через окна. К окнам было лучше не подходить, там мог оказаться снайпер, заговор не был уничтожен до конца — но я так и торчал у окна. Торчал и все видел.

Если вас изволила навестить Особа Правящего Дома, тем более — Регент Престола, без пяти минут Императрица, учитывая акт о регентстве, — этикет предписывает привести себя в должный порядок и по крайней мере встречать Правящую Особу стоя. На мне был гражданский костюм вместо формы, выглядел я не лучшим образом и, хотя слышал приближающийся шум, так и остался сидеть у окна и смотреть на заливаемый дождем сад Зимнего.

Хлопнула дверь. Я смотрел в сад — небо плакало, а я плакать не мог. Не имел права.

— Мда… воспитание у вас явно подкачало, господин адмирал. Даже не знаю, что заставило меня связаться с таким неотесанным болваном в свое время.

Я повернулся. На Ксении был тот же самый наряд, в каком она когда-то давно встречала меня в посольстве в Берлине — белая блузка и черная юбка выше колена, она так и не изменяла деловому стилю в одежде, даже несмотря на явные изменения в своем статусе. С тех пор, как мы встретились в берлинском посольстве, прошло не так много времени — но многие, очень многие люди расстались со своей жизнью.

— Может, это любовь? — предположил я.

— Даже не знаю…

Ксения села на неубранную кровать, разглядывая меня так, как будто видела впервые.

— Как Нико?

— Обормот, — раздраженно сказала она. — Не слушает старших и снова дерзит. Твое воспитание, не иначе.

— Мужское воспитание, — поправил я. — И голос крови ты никуда не денешь. И не исправишь. Почему ты его не привезла?

— Еще чего не хватало.

Я не стал спорить — бесполезно. Ее не переубедить — а в споре, если что и могло родиться, так это новый приступ головной боли, от которой я страдал последнее время. Томографическое сканирование ничего не дало — но голова болела.

Ксения достала из сумочки свернутый в трубку документ, бросила его на постель.

— Даже не знала, что с вами делать после того, что вы натворили. Пришлось помиловать, иного выхода не было.

— Помиловать? Я ни в чем не виновен!

— Виновен, не виновен, какая разница… — устало сказала Ксения, вот теперь она была самой собой, женщиной, которой только минуло сорок и на которую свалилась тяжесть управления крупнейшим и сильнейшим государством мира. — Вы доигрались. Ты прекрасно понимаешь, что вы натворили — пошли войной против своих… дай договорить!

Я хотел кое-что сказать ей — что, в конце концов, это она была на прицеле убийц, последняя из совершеннолетних членов династии. Но не сказал.

— Так вот, ты не хуже меня знаешь, не бойся грешным быть, бойся грешным слыть. Я бесконечно благодарна тебе за все, что ты сделал для нас и для страны. Но я не могу предпринимать никакие шаги, которые еще больше обострят обстановку. Произошедшее показало, до чего все может дойти.

— Все повторится.

— Что?

— Все повторится. Если не будет правосудия — все повторится. Они перегруппируются и нанесут новый удар. Ты думаешь, Каляев один это придумал, что ли?

— Да, конечно, не один. Но если выбирать между социалистами, исламистами и крайне правыми — я выбираю крайне правых. По крайней мере, они стоят на государственнических позициях.

— Они убили моих людей — героев, проливавших кровь во имя России! Они пытались взять власть! Они убили Анахиту и сына твоего брата! Малолетних детей — они убили и сожгли! Убили и сожгли ребенка! Хороши государственники!

— И по кому ты больше горюешь?

Я отвернулся к окну. Не хотел разговаривать. И молчал, пока не почувствовал, как Ксения встала сзади. Положила руку мне на голову.

— Господи, ты же совсем поседел… — надтреснутым голосом сказала она, — извини. Я знаю, что я… но я не могу иначе. Я должна думать о будущем государства, я не имею права думать о себе.

— Вон там снайпер, — показал я в окно.

— Что?!