Огонь сильнее мрака (СИ)

«След, – подумал Джон спокойно. – Я взял след. Но не я один. Джил, скорей всего. Или ещё кто-нибудь. Проклятый хитрец Фернакль, сколько же он народу отправил на поиски?»

Репейник встал.

– С удовольствием познакомлюсь, – сказал он. – Когда вы можете нас свести?

– Да хоть завтра! – воскликнул Иматега. – Как раз завтра этот человек собирался ещё раз меня навестить. Обещал быть к полудню.

Джон сделал шаг к двери.

– Огромное спасибо, – сказал он. – Так я зайду?

– Заходите-заходите! – сказал доктор, поднимаясь и протягивая руку. – До встречи!

– Покой вам, – сказал Джон, вынимая из кармана визитную карточку. Это был ловкий трюк, чтобы избежать рукопожатий: при прощании дарить визитку. У того, кто брал карточку, оказывались заняты и руки, и глаза, так что можно было деликатно отступить на шаг-другой, а потом и вовсе откланяться. Очень тонко. Джон гордился своей выдумкой и, сам не зная почему, называл её «разрыв трафарета».

Иматега, не глядя, сунул визитку в карман и с жаром сграбастал ускользавшую ладонь сыщика.

неужели открытие моё открытие всем докажу подлецы не верили поверят сыщики разнюхают сыщики узнают помощь нежданная ей тоже докажу пусть знает кого бросила платья цветные дура проклятая

– Да! – спохватился Иматега. – Совсем забыл. Тут где-то… (он нагнулся, разворошил бумажные залежи). Вот! Нашел. Прошу любить и жаловать, моя монография. Издательство наше, университетское. О, не стоит благодарности! Я старался излагать довольно популярно… Впрочем, умолкаю, умолкаю. До завтра!

Когда Джон оказался дома, был уже вечер. Солнце застряло в узкой щели между фабричными зданиями на дальнем берегу Линни. Закатные лучи высвечивали потёки на немытых окнах, золотили абажур торшера, бросали рельефные тени на скомканное одеяло. Измученный фикус нежился, впитывая солнечный свет – драгоценную редкость в городе вечного тумана и смога. Репейник сжалился, принес воды в стакане, полил сухой дёрн. Вода сначала не хотела впитываться, стояла толстым слоем, потом запузырилась, тоненько заскворчала и, словно открыли кран, ухнула вниз. Из-под горшка потекло. Джон отскочил, ругнулся, пошел на кухню за тряпкой. Вернулся без тряпки, злой. Схватил утреннего «Часового», скомкал и накрыл лужу. Подождав, пока впитается, размазал остатки. Выяснилось, что полы надо мыть. Верней, надо было мыть ещё на прошлой неделе. Джон плюнул, вернулся на кухню, выкинул в ведро размокшую газету и поставил на плиту чайник.

В буфете оставались: полкруга колбасы, ущербная краюха серого хлеба и загадочно пахнущий обломок сыра, завернутый в недельной давности номер «Зеркала». Развернув бумагу, Джон какое-то время задумчиво наблюдал жизнь, зарождавшуюся на сырной поверхности, затем выкинул всё в ведро и тщательно вымыл руки. Колбаса, против ожидания, сохранилась неплохо. Репейник спустился вниз, в лавку, купил десяток яиц, успел вернуться к закипевшему чайнику и, заварив в огромной чашке полпачки колониального листа, приступил к сотворению большой яичницы. Агония колбасы была недолгой: Джон милосердно залил румянившиеся кружочки прозрачным белком, проследил, чтобы не попала скорлупа, и остался горд единственным уцелевшим желточным глазом. Сняв с огня яичницу, Джон поставил сковороду на стол и принялся есть прямо так, зажав вилку в кулаке и помогая хлебом. На исходе третьего яйца он выловил чайные листья из чашки, бухнул шесть кусков сахара, долил кипятком и стал, блаженно обжигаясь, глотать бурый напиток. Доев, широким движением потянулся, достал кисет и закурил, пуская дым в жёлтый потолок и стряхивая пепел в опустевшую сковороду. Он был почти счастлив. Как всё-таки мало нужно человеку: сытно пожрать, покурить в одиночестве и хоть на время забыть о единственной женщине в мире, которая могла быть рядом – и... Стоп. Что-то надо было сделать, чем-то заняться. Ах да, верно.

Он сходил в прихожую и вернулся с монографией Иматеги. Это была пухлая, сотни на полторы страниц книжка в одну восьмую листа. На обложке значилось: «Некоторые Любопытные Извлечения о Континенте Па и Его Аборигенах, Собранные и Систематизированные Мозилиусом Иматегою, Доктором Философии по Истории». Обложка была мягкой, потасканной, с загнутыми уголками. Джон привычно уже подивился изыскам университетских титулов – «доктор философии по истории» – подумал отчего-то, что Иматега сам частенько себя, любимого, перечитывал и сам же книжку до нынешнего состояния зачитал, смахнул со стола крошки, разложил «Извлечения» рядом с чашкой и погрузился в чтение.