Огонёк в чужом окне

Конфликтуем мы с тещей еще по одному поводу. Она за ночь выпивает чуть ли не графин воды. Пузатая посудина ставится на тумбочку, в которую упирается мои подушка, и посчитай, сколько раз пробка звякнет м\ ночь над моим ухом. Ложась спать, я каждый вечер переставляю графин на подоконник, но он упрямо перемещается на тумбочку. Так дэ сих пор и продолжается :>та безмолвная, но непримиримая борьба.

А Клавочке смешно.

Ну а тесть... Дома он только присутствует. Я вижусь е ним за столом: в левой руке он держит газету, в тарелку почти не смотрит, поэтому часто тычется в скатерть. После еды он перемещается в кресло-качалку, закидывает ногу на ногу и снова читает, виднеются лишь его лысая голова, пижамные брюки — синее с белым — и тапок без задника на поднятой ноге. Я даже толком не слышал его голоса.

Теща так объясняет поведение мужа: человек находи гея на нервно-ответственной должности — начальник литоколонны. За рабочий день он так накричится на шоферов, что для дома у него не остается сил даже на то, чтобы рот раскрыть. А ему и рта раскрывать не надо: жена предупреждает каждое его желание. Не припомню случая, чтобы она не приготовила ему на обед то, что он любит, чтобы отпустила из дома в несвежей рубашке, или без карманных денег «на всякий случай», или не выключила радио, когда он отдыхает. Вероятно, он считает, что ему живется куда лучше, чем другим мужьям.

А я так весь в будущем. Моя заветная мечта — отдельная комната для нас с Клавочкой. Запереться, зашториться, притаиться и ни на какие звонки, ни на какие стуки не отзываться. Хочешь — читай, хочешь — танцуй. Ни посторонних глаз, ни ушей.

Ничего, потерпеть осталось немного: тестю обещают двухкомнатную квартиру, но, если удастся перевезти из деревни его мать-старуху, дадут трехкомнатную. Кла-вочкина мать давно зовет к себе бабку: та живет одна, с огородом и садом ей уже справляться не под силу, это каждому ясно, но бабка, словно помещица, вцепилась в свою усадьбу.

Теща переживала: «Случись что ночью, а рядом никого: ни врача позвать, ни воды подать». Но теперь это позади: бабку уломали, дом свой она уже почти продала, остались какие-то «бумажные» формальности, так что мы с Клавочкой едем не только отдыхать, но и с определенной миссией: отдохнуть с пользой, съесть все, что вызрело в бабкином саду, навитаминиться до отказа, а затем всем вместе прибыть домой...

Ну и жарища сегодня! Лето набирает силу. В котловане душно: солнце, похоже, направило в это земное углубление всю свою энергию. Спины у рабочих блестят так, будто их только что покрыли коричневым лаком.

Бетон лениво тяжелой серой массой сползает в котлован по деревянному, обитому железом лотку. Мы подхватываем его лопатами и разносим по днищу, за-

стланному арматурой. У меня такое ощущение, точно Я; ступаю по тугой кроватной сетке и она в любое время может выкинуть со мной какую-нибудь штуку: либо подбросит как циркача, либо втянет ногу.

Штыковой лопатой я проталкиваю бетонную кашу в ячейки арматуры. Бригадир предупредил строго: днище держит на себе всю конструкцию очистного сооружения (ого-то мы и строим для химического завода), оно должно быть монолитным, останутся пустоты — с водой шутки плохи.

Арматурой оплетено не только днище, но и стены ко-тлоиапа, все это потом забетонируется, будет сделана гидроизоляция, и тогда загрязненная всякой нечистью иротподстиеннан вода, вместо того чтобы течь в реку и трлиип. там рыб, попадет в нашу ловушку и очистится мри химической обработке.

Цивилизация превращает в свалку не только воздушную оболочку планеты, но и воду. Появилось же пугающее слово «смог»—пожиратель кислорода. Страшный суд... Теперь каждый школьник знает, что человек потребляет в сутки около килограмма сухой пищи, воды - в полтора раза больше. Воздуха пропускает через легкие до двенадцати килограммов. Без пищи может прожить пять недель, без воды—пять дней, а без кислорода не протянет и пяти минут. Задерешь иногда голому, а над городом висит толстенная шапка пыли... Конечно, санитарная служба, или, как их еще там называют, «гигиенисты», что-то делает в этом плане, но не Оолыю она торопится, а тут надо кидаться незамедли-н'лмк), как при вероломном нападении врага, как при катастрофе!..

Вик!—окликает меня Пепор. Он опирается на лопату как на палку, обеими руками, кладет на них подбородок, для этого ему пришлось изогнуться дугой — длинный парень. Длинный, это бы еще ничего, но ко-

I тляи мой друг до того, что все кости пересчитать мож* но, мог бы живым экспонатом в мединституте служить.— Хочешь, новые стихи почитаю?

Я оглядываюсь, нет ли поблизости прораба или бригадира, киваю:

— Валяй!

Пепор резко выпрямляется, отставляет лопату на длину вытянутой руки, откашливается и начинает читать нараспев:

Вьюга, вьюга. Южнее юга —

В Антарктиде ее депо.

Нам с тобой хорошо, подруга,

Потому, что идем мы по...

По земле мы идем, конечно,

А земля под ногами — клад.