Читаем Огонёк в чужом окне полностью

У Родионыча сейчас большие неприятности, и трудно предположить, чем все это кончится. Есть у нас в бригаде некто Гошка, папимгмин сьшок, хронический оиоздалыцик и лодырь. Не успеешь отвернуться, как он испарился,— залезет в какую-нибудь дыру и спит.

В прошлую пятницу Родионыч съездил этому Гошке по соплям. Сначала, конечно, предупредил по-хорошему: «Если еще хоть раз опоздаешь на работу или спрячешься— выгоню из бригады!» И тут Гошка трижды прокукарекал в ответ такое отборное... И получил... Выпел он Родиона из терпения! Происшествие это пока что за пределы бригады не вышло, но Родионыч, похоже, чувствует себя как обвиняемый, взятый на поруки.

— Отец не осудил бы меня за это,— сказал мне Родион, когда мы остались одни. — Он все попять мог...

И в моей памяти сразу ожил его отец, наш бывший прораб. Помню, как пришел он к нам однажды на комсомольское собрание, мы его и не заметили вначале, попросил слова на минуту, а почти час вправлял нам мозги:

«Это же ни в какие рамки не лезет, чтоб комсомольца уговаривали своевременно членские взносы платить! Вытягивают все равно что здоровый зуб. Позорище, товарищи!»

Напустился на девушку, которая попросила самоотвод, когда ее в президиум предложили:

«Помню, каким праздником было для меня, когда я первый раз место в президиуме занял. Шел к сцене как за орденом... И вот что еще скажу вам, ребята, судите не судите... Некоторых из вас — я на своей шкуре испытал это — надо уговаривать, чтоб лишние полчаса поработали, и не задаром ведь! А комсомольцы моего поколения рвались работать, о плате не думали, не заикались даже. Помню, надо было железнодорожное полотно от снега очистить, пошли мы кто в чем, по колени в снегу, голодные...»

Похоронили мы его в прошлом году, нашего прораба... Видно, болел он давно, да терпел, а когда обратился к врачам, взяли его на срочную операцию и... поздно.

Мать Родиона умерла три месяца спустя. Инвалид войны. Три раза ей делали операцию после ранения: сначала отрезали ногу до колена, затем выше колена, а потом уж и совсем. Она была санинструктором на фронте, тащила с поля боя раненого солдата, в это время ее и хлестануло пулеметом. Раненого солдата и санинструктора направили в тыл одним самолетом... После госпиталя они поженились. Долго у них не было детей, и наконец появился долгожданный Родион.

«Если б отец был жив, мама еще продержалась бы,— сказал Родион. — Не могли они друг без друга...»

А он не смог оставаться без них в большой квартире, ушел в общежитие. Живут они сейчас вдвоем с Пепо-ром. Раньше с ними жил и я... До женитьбы.

Интересно, что сейчас делает моя Клавочка? Отбирает платья, какие возьмет с собой в деревню? Я так за то, чтоб ничего лишнего не брать: бабку-то нам придется тащить с ее скарбом! Но Клавочка любит наряжаться, модница. Пусть...

Эх, если б не бабка, поехали бы мы в Гагру, на то (*амое священное место, где мы с Клавочкой повстречались. Мы нос к носу столкнулись в море. В тот день в самый разгар жары вдруг припустил дождь. Все живое, что жарилось на пляже, бросилось или под тенты, пли и поду. Как сейчас вижу: люди ныряют, кувыркаются, рс;жится, только одна голова торчит из воды как сипя, н дождь новею хлещет по ней, отыгрывается.

- Шевелитесь! — крикнул я.— Замерзнете!

Я плавать не умею,—сказала девушка.

Я вызвался за три дня научить ее плавать. Она чувствовала себя спокойно и не визжала от страха на весь пляж, если держалась за меня: обхватит мою шею обеими руками, как дитя мать, и не оторвешь. Нельзя сказа ть, чтоб это не нравилось мне. Наоборот.

Часто я засматривался на светящиеся окна домов и ь'тидонал людям: за каждым огоньком таилась своя жизнь, снос счастье. На мою же долю выпала сплошная казарма: сначала у Снегурочки, затем в армии и, наконец, и общежитии.

Целую неделю, вечер в вечер, я утрамбовывал своими (югппками площадку у Клавочкиного дома, а на ио1’1.мой день яркий огонек ее окна втянул меня туда, кпк пылесос бумажку.

Теща, ясное дело, не о таком зяте мечтала. Когда ушили, что я нсего-навсего «рабочая косточка», сникла нея, даже в объеме вроде бы уменьшилась, а габариты у нее... Шестьдесят второй размер, который она носит, сам говорит за себя.

— По канализационной части, значит? —спросила она упавшим голосом.

Я заранее приготовился к обороне:

— Вас это возмущает?

Женщина подтянула правое плечо к уху—привычка у нее такая, разочарование или недоумение выражает.

— Да как вам сказать, Виктор... Молодежь сейчас ищет работу почище. Чтоб выделиться, отдавать команды, а не исполнять. Такую должность престижной называют, слыхала...

— Я глубоко убежден,—веско сказал я,— что любая профессия, любая работа носит элементы романтизма, если делать ее с душой, если постоянно искать, идти от хорошего к лучшему и не рассматривать труд как необходимость, как отбывание повинности... Каждая специальность таит в себе поистине неисчерпаемые возможности для творчества...

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее