Ограниченная территория

— Время позднее, Катя. Тебе пора спать. Прежде, чем я оставлю тебя наедине с собой, позволь вкратце описать местный режим. Завтрак, обед и ужин — в семь, час и шесть часов соответственно. Еда подается автоматически через окошко внизу двери, потом сама посмотришь, изучишь. Заранее приношу извинения, если блюда местной кухни не будут совпадать с твоими вкусами… Ватерклозет, душ — вон там, в углу позади тебя, — Химик указал влево. — Сразу предупреждаю, напротив входа камера. Уж прости, не удивляйся. Нет, она там не потому, что я пошленький любитель подглядывать за обнаженными девочками — как раз я уважаю чужие интимные процедуры, но также я должен видеть состояние каждого. Оно может измениться в любой момент. И если это случится во время мытья в душе, я обязан это увидеть, чтобы вовремя оказать помощь. Кстати, на полу кабины тебя ждёт бельё, одежда и другие мелочи. Завтра переоденешься. Ну или сегодня, если захочешь и если доползешь. Нынешний прикид оставь где-нибудь, его завтра заберут. Да, новые вещи немного однотипны, но первое время надо оказывать почтение здешней моде. А дальше посмотрим, как можно тебя приодеть. Ты ведь мой особенный экземпляр и потому заслуживаешь того, чтобы выделяться, — плотоядно оскалившись, он подошёл к двери. — Программу твоих медицинских осмотров и процедур определю позже. Да, раз в неделю — уборка палаты теми же Виолеттой и Ниной. Вот и всё, что я хотел сказать… А сейчас — спокойной ночи. На днях загляну, не скучай.

Раздался писк. Створка двери отъехала в сторону. Перед тем, как выйти и оставить меня плакать в одиночестве, урод обернулся и весело подмигнул.

— И ещё раз — добро пожаловать.

Глава 50

Той ночью я тоже рыдала, не смыкая век. Навязчивые фантазии про то, как именно этот урод убил Валю, сводили с ума, а предположения, что он мог сделать с Тимом и какие садистские планы планирует воплотить на мне, заставляли в истерике кидаться к двери, колотить по ней руками и кричать — сначала жалобно, тихо повизгивая, а затем срываясь на исступлённый вой с криками о помощи, как будто меня взаперти могли бы услышать. Периодически я принималась искать в темноте оружие, чтобы напасть на Химика в его следующее посещение, но ничего, кроме белья и тряпок, не годилось для этой цели. В итоге я тогда заснула у двери на подушке, с которой намеревалась броситься на любого, кто зайдёт ко мне, чтобы выбраться и удрать.

А нынешней ночью было гораздо хуже и в несколько раз сильнее: и крики, и сила, с которой я бросалась на эту треклятую дверь, и слёзы, бессильные слёзы гнева, вызванного тем, что не могу помочь своей дочке. И злость на себя тогда за то, что проявила недогадливость и попала в плен к маньяку, а сейчас — за то, что в течение восьми месяцев так и не смогла придумать способ его победить, поэтому моя дочь у него и ей грозит опасность. Если бы я только смогла убежать с помощью карты-ключа, если бы у меня хватило сил…

Тогда, в первую ночь здесь, мне было страшно за себя. А сейчас я боялась за Элину.

Это была вторая ночь после родов. Первые сутки, благодаря седативам Химика, прошли в полудрёме. Иногда в перерывах между сном и явью я слышала плач ребёнка. Звук разрывал сердце; я начинала беспокойно метаться, пытаясь определить, где дочь, но, ощущая в своей руке катетер с подсоединённой к нему тяжёлой трубкой капельницы, снова медленно и мучительно падала в сон. А один раз проснулась от звука колёсиков и тогда же почувствовала, что меня куда-то везут.

Когда я окончательно проснулась, то обнаружила себя на койке в своей старой палате, с табло над дверью, где светилась дата — хотя сейчас свет был погашен, и оно не работало. Путаясь в развевающихся одеждах, которые делали меня похожей на привидение, я колотилась в дверь, облокачивая на неё вновь ставшее лёгким тело, и кричала, то умоляя Химика подойти, то угрожая ему и проклиная последними словами, бессильно повторяя имя дочери и свои просьбы отвести меня к ней.

Я сама не помнила, как заснула, но когда уже при свете открыла глаза, то чувствовала себя так, будто меня переехал каток (хотя когда я вообще здесь была в другом состоянии?). Растрепавшиеся волосы запали в рот. Руки болели. Грудь болезненно тянуло. Низ живота нестерпимо ныл: кости таза ломило, между ног тянуло и жгло, а противная влажность подо мной указывала на обильность послеродовых лохий.

С большим усилием я подняла правую руку. В локтевой ямке вздулся здоровенный лиловый синяк. Я машинально перевела взгляд на электронное табло и отметила дату: 9 марта, 09:25. Значит, моей дочке уже два дня.

При воспоминаний о ней и о её слабом жалобном плаче в глазах защипало. Я тяжело поднялась на кровати и села, но через несколько секунд со стоном легла обратно: было чувство, будто мне во влагалище до самой матки медленно и с напором вонзали иглу. Видимо, у меня там имелись швы…

Послышался писк двери. Я устало перевела взгляд на вошедшего: конечно, этот урод, кто же ещё. Опять в своём халате и со спокойной выбешивающей улыбочкой. В руке он держал контейнер болезненно-жёлтого цвета.