Огромный черный корабль

Первые кварталы уже пройдены. И вроде легче, в сотню раз лучше, чем в том беспомощном ожидании начала, однако совсем нет противодействия, сгинуло оно, испарилось начисто. Совсем это нехорошо, потому как некуда ему деваться — город Гаха-юй в кольце, даже не город, а маленькие части его в нескольких плотных кольцах, и нет оттуда выхода.

А потом наваливается объяснение. Лумис перелетает в очередной оконный проем и видит его, видит — везде. Растерянно и привычно он водит бессильным иглометом, не нажимая курка. Повсюду вокруг него только мертвые: десятки, сотни, а за горизонтом стен — тысячи мертвых, вповалку и кучками они громоздятся на полу, и нет следов насилия. Он не верит, переворачивает... Здесь не было стрельбы, но где они добыли столько яда? И зачем? Зачем? Никто не связан — добровольное последнее действо. Он шарахается, спотыкается о чью-то руку, от понимания этого «зачем». Чтобы сделать их задачу, их наступательный, спланированный порыв бессмысленным. Чтобы умереть людьми, а не быть обращенными в смертельно напуганных животных.

Его выводят из транса взрывы и стрельба: где-то далеко впереди за новыми декорациями развалин еще есть живые, наверное, мужчины гаха-юйцы — остались, чтобы дать последний бой, остались, освобожденные от заложников — собственных жен и детей, — сразиться насмерть. И Лумис бежит вперед, прикрывать этих неумех-"патриотов".

Города-мегалополисы

И вот теперь целая неделя в городе-порте, городе-пляже, городе-сказке Горманту. Это была лучшая неделя за долгую предыдущую бесконечность. Он совершенно свободен, дела не просто отложены в сторону — их нет. И главное — она тоже свободна, абсолютно. Кто-то, в кого он не верит, кто-то там, в недрax газовой пустоты Эрр или еще где-то глубже, почувствовал к нему симпатию, заметил, соединил две давным-давно разорванные нити. Может, помогли жертвы? Он принес их достаточно, даже за последнее время: преследователь в Эйрегиберге; возможно, Старик; возможно, его дочь; несколько фанатиков на берегу Большого озера в Эрфурге; только тот же бог знает, сколько жертв принесла Магриита, и не стоит спрашивать, не стоит заглядывать в бездну, надкусывать плод ненужного знания, есть такие пропасти, перед которыми надо остановиться и, не вытягивая шею в любопытстве, уйти прочь. Хватит того, что оба они в курсе о своем незнании насчет третьей нити, того маленького живого комочка в прошлом, который он смутно помнит, больше воображает, чем помнит, с которым нить Магрииты находилась в сплетении гораздо дольше, и не стоит теребить — именно потому что дольше — ей и тяжелее.

А Горманту райское место, да еще шикарный номер. Утром, на рассвете или неважно когда, когда очнулся, струя прохладного воздуха приятно обтекает лицо; можно лежать, сквозь сомкнутые веки медленно, как в песочных часах, просыпать изумрудный свет; неторопливая, ласковая музыка сама собой из всех углов; можно открыть глаза, сновидения не исчезают, вот она — живая, доступная Магриита, из плоти: если опустить ноги на пол, ступни сразу утонут в мягчайшем ковре, Лумис даже не знает, из чего тот сделан. Окно во всю стену и вид... Можно любоваться, не вставая с постели. Сияющий жидким золотом океан, отдельные волны неразличимы с высоты. По идеально ровной поверхности, оставляя за кормой белый пенистый след, величественно скользит громадный торговый парусник, а на самой границе неба и воды что-нибудь большое, такое красивое издали: синеет обтекаемым корпусом какой-нибудь тяжелый линкор, стоит бедняга на страже родины, не смыкая глаз.

А в ванну-бассейн уже льется вода, и температуру можно задать заранее, еще с вечера, и уровень. Можно оживить стереовизор, не вставая, никогда он его раньше не любил, а тут включает сам, пялится на какой-нибудь «матч цикла»: какие-то жилистые юнцы мутузят друг дружку почем зря, и все такие красивые, объемные, кровушка хлещет, как живая, врач бегает, суетится, делает искусственное дыхание.