Окаянная сила

– По-русски проще – Буян, а бабка звала его – остров Руян. И в давние времена был там великий храм, Аленушка, и сила от него шла неистребимая! И давал ту силу бел-горюч камень Алатырь, и многие, возле него стоя, пророчества изрекали, и зло он снимал. А камень тот вышел из самого моря. Но по закону все ведуны силу из-под него выпускали, а зло покоренное под него же клали. И ослабел камень Алатырь, и треснул, и на большие куски развалился! Погиб тот храм, и иные народы остров покорили, и иную веру принесли. А куски камня ведуны, уходя, с собой забрали. И силу, что от него брали, стали друг дружке передавать. Так малость той силы и до Кореленки дошла. Ясно говорю?

– Ясно… – прошептала Алена.

– Эти осколочки нам пригодятся – жечь и дымом хвореньких окуривать. Порченые осколочки лучше сжечь. А нужно тебе найти большой кусок того камня Алатыря – и только он поможет тебе проклятье твое избыть! Когда ты на него встанешь, как те ведуны вставали, то его сила сквозь тебя струей огненной пройдет, и зло ты одолеешь, и заклянешь сильными словами, и под камень его положишь, чтобы по свету более не болталось, окаянное! Кабы у нас тогда тот камень был, мы бы устояли, а всю ту мерзость, какая через зеркало пришла, мы бы под камень кинули – она бы и угомонилась навеки! Ясно, Аленушка?

– Ясно, Степанидушка… Так что же, мне к Алатырскому морю за камнем идти? И как же я его отыщу?

– Отыскать море нетрудно, про дорогу тебе купчишки поведают, а коли им не веришь – так у тех, кто старую веру исповедует, спроси. Кто Никоновы затеи не принял, те либо на север подались, в чащобы, либо на запад – и там поселились целыми деревнями, и веруют по-прежнему, а государь наш над ними более власти не имеет. Вот они-то и чаяли дойти до Алатырского моря.

– Дойду я до моря… – пробормотала Алена. – И что же, оно мне камень выкинет?

– Про то одному Богу ведомо.

Алена уложила всё содержимое обратно в укладку, однако задержался в ее руке лоскуток, в который была вколота тонкая иголка.

– А про это что скажешь, Степанидушка?

Ведунья взяла лоскуток и тут же выронила, как если бы обожглась.

– Выкинь, Алена, – строго сказала она. – Нечего такое в доме держать.

– Не выкину, – заупрямилась Алена. – Сколь шью, никогда такой тоненькой не видывала. Пригодится.

– А я говорю – выкинь. И лучше даже – на перекрестке закопай. Чтобы люди, над ней проходя, крестом ее крестили.

Но, хоть и пообещала Алена после долгих уговоров избавиться от иголки, хоть и унесла ее ночью, чтобы, как водится, закопать, однако присмотрела местечко, где спрятать это Кореленкино наследство. Росла на задах засохшая яблонька, холодной зимы не пережившая, и ни у кого руки не дошли спилить. Вот к ней за кору и спрятала Алена иголку, здраво рассудив, что яблоньке-то уж ничего повредить не сможет.

Спрятала, да ненадолго…

Сходили в тот же день со Степанидой к Феклице, забрали горшок, и отправилась с ним Алена усадьбу купчихи Калашниковой отыскивать. Можно бы и к Петру Данилычу деньги снести, где искать кардашовские лавки – Алена знала, да как ему всё растолковать? А Любови Иннокентьевне врать не приходилось – она сама общим враньем с Аленой была повязана.

Дошла Алена до ворот, у которых здоровые мужики стояли, прохожий люд задирали. Спросила вежливо – кто бы взялся снести узелок хозяйке, матушке Любови Иннокентьевне?

– Да ты, девка, сама заходи, дома хозяйка-то, – пригласили мужики.

– Недосуг мне, – отказалась Алена, – а на добром слове благодарствую. Передать просили добрые люди, а меня-то Любовь Иннокентьевна и в глаза не видывала. И велено сказать – что купецкая вдова Алена Дмитриевна узелок шлет на сохранение.

Алена здраво рассудила, что сообразительная купчиха сразу догадается, чей узелок. А о том, чтобы по требованию не вернуть денег, – о том и речи быть не могло. Прежде всего – старые купеческие роды честь блюли. А во-вторых – рассказать, где нужно, как Любовь Иннокентьевна послушание матушки Александры исполнила, – и долго ей придется это дело расхлебывать. Она это понимает, так что деньги и впрямь в надежном месте.

Словом, вызвали мужики комнатную женщину, отдали ей для хозяйки узелок. Алена же, посмеиваясь, скрылась – вот только что стояла у ворот, с мужиками толковала, и на тебе – нет уж ее! А всё – горсточка серого мака наговоренная да через плечо кинутая. И не заметил никто, в какую сторону пошла…

Очень уж не хотелось Алене рассказывать купчихе Калашниковой про свои похождения.

Степанида же тем временем ходила разведать про дорогу к Алатырскому морю и пришла домой озадаченная – оказалось, там и не немецкие даже, а вовсе свейские земли, а живут на них понемногу где немцы, где поляки, где чухонцы, и кого там только нет. С немцами-то было бы проще – узнать в слободе, что да как. А тут непонятно даже, кого расспросить.

Повздыхала Степанида и назначила себе полный пост на двенадцать дней, чтобы мысли смутные прояснить и до снов вещих допоститься.