Окаянная сила

– И рыбу-свертфиш купим, и мух сушеных на булавках! Тут-то разве товар? А цены? Вот я шпагу со шпажным поясом золотным сторговать хотел – десять золотых просили за одну лишь шпагу! Там шпаги были доброй стальной работы, я уж за золоченой и не гнался, а посеребренную хотел. На семи бы золотых сошлись, да купец уперся, я осерчал…

– Семь золотых за шпагу? Столько-то можно, – позволил государь. – Но не тут. Ты сам моей казной ведаешь – сам в Амстердаме денег на шпагу и возьмешь. А шпажный пояс ременный купишь. А до того времени, Алексаша, пояса-то затянем.

– Как прикажешь, государь! – не особо огорчаясь, отвечал Алексаша. – И без того с нас тут втридорога дерут. Да что ж ты себе девку никак не выберешь? Хошь – мою бери, Лизхен. А то вон Таубхен… – Он указал на дебелую девицу, сидящую, сложив чинно ручки на коленках, и с примороженной улыбочкой. – У немцев и девок-то деликатно зовут: Таубхен – голубка. А у нас – Машки да Парашки…

Петр Алексеич неуверенно подошел к Таубхен. Она поднялась и низко присела, явив едва ли не всю грудь в вырезе спущенного на плечи платья.

– Скучна больно, – заметил он. – Как ежели б и не блядовать собралась…

– Пышна ж, Петр Алексеич! – вскричал Меншиков. – Брезгуешь? Ну, хочешь, медикуса Петьку Постникова призовем, он их посмотрит и скажет – чисты ли! Он, чай, в самой Падуе учился – он подтвердит!

Государь пожал плечами.

– От скуки всё это, Алексаша, – молвил. – Скорей бы в Кенигсберг! Вот там-то из пушек постреляем! Я у курфюрста его главного канонира попрошу, фон Штернфельда. Те офицеры, что курфюрст к нам под Азов присылал, уж больно его хвалили, а я и запомнил!

– Под Азовом-то ты, государь, больше нынешнего о девках толковал, а к девкам прибыл – про пушечную стрельбу заладил! – дерзко заметил Алексаша.

Петр расхохотался.

– Вот с девками-то ты осторожничаешь, а в городе-то не бережешься, – еще того дерзостней продолжал Алексаша. – Вот так-то будем всюду лазать – и поймут людишки, какой ты такой волонтерский десятник.

– Молчи, – оборвал государь. – Не Возницына же мне под валы да на гласисы посылать. Он и чрево-то по бастионам не протащит…

– Да государь! – взмолился Меншиков, позабыв о ждущей дальнейших ласк Лизхен. – Прикажи – сами перерядимся, всё обмерим, запишем, доложим! Самому-то для чего мельтешить? Чтоб опознали? Да что тебе в той Риге? Проедем – и забудем. Вон, коли будет твоя воля, сундуки откроем, книжищу Пуффендорфия сыщем. Там тебе Рига как на ладони.

– У Пуффендорфия гравюры тех времен, как батюшка мой ходил Ригу воевать! – возмутился Петр Алексеич. – Тому уж лет сорок будет! Гляди, чего проклятые шведы за то время понастроили! Вот нам бы поучиться!..

– Денег-то на это не жалеют, вот и понастроили. Дерут с Лифляндии и дерут! Кабы государь Алексей Михайлыч тогда Ригу взял – был бы у нас знатный порт на Балтийском море, да и не обдирали бы его, как липку. С крестьян подати немыслимые тут берут, а на купчишек лиценцию наложили. Что привозить товар, что вывозить – плати за лиценцию! Знаешь, что в городе-то говорят? Что шведский король с Лифляндии и с Риги имеет миллион талеров чистого доходу!

– Больше бы ты дураков слушал… – буркнул Петр Алексеич и задумался.

– Шведский-то король до той лишь поры на Балтийском море силен, пока всё побережье держит! – не унимался Алексаша. – Ригу потеряет – море потеряет!

– Уходили уж мы отсюда несолоно хлебавши, – сердито отвечал государь. – Нам Рига пока что не по зубам, так и заруби себе на носу! Еще пять годков – новые укрепления встанут, к ней и вовсе подступу не будет! Нам бы чего попроще воевать… Ну да ладно. Что это мы всё о деле да о деле? Ну-ка, Таубхен, говоришь? Голубка?

– Суров ты к девкам, государь мой. С Анной Ивановной, чай, сравниваешь?

– Анну Ивановну тут не поминай! – прикрикнул Петр Алексеич на верного своего охранителя. – Пожелаю – так вознесу, что ее сенным девкам кланяться будешь!

– Твоя на то воля, государь!

Меншиков так тонко усмехнулся, что и у Петра Алексеича плотно сжавшийся от возмущения рот дрогнул.

– То-то, Алексашка. Значит, ре-ко-мен-ду-ешь Таубхен?

Государь усмехнулся, глядя на пышную грудь голубки, и повернулся, чтобы сравнить ее с прочими девками.

Тут-то и увидел он сидевшую в уголке Алену.

Она съежилась, как будто этим могла отвести настойчивый взгляд круглых черных глаз.

– Добрый вечер, барышня, – по-немецки сказал Петр Алексеич.

Алена от внезапного стыда и ответить не смогла.

Фрау Эльза немедленно вмешалась.

– Это племянница моя, в гости приехала из Мариенбурга, хотела приятно провести вечер! Ступай к себе, Хелене, ступай, моя милая, уж поздно!

– Господь с тобой, государь! – вмешался и Алексаша. – Что ж ты заморыша-то выбрал?

– Молчи, – по-русски одернул его Петр Алексеич и вновь по-немецки обратился к Алене: – Пойдем со мной, прошу вас.

– Да государь! – Алексаша ничего не мог уразуметь.

– Не вопи. Девка неприглядная, сидит в уголке никому не нужная, должен же кто-то над ней сжалиться. А то так и проживет век без своей бабьей радости! Пусть уж потом вспоминает.

Государь повернулся к фрау Эльзе, малость смутился.