Окаянная сила

– Хошь казни, хошь милуй – как на духу, скажу! Только до конца дослушай! – С тем старуха рухнула перед Аленой на колени. – Безвинно тебя под плети да под топор подвести хотели! Да ведь тем бы ты государыню Авдотью Федоровну спасла! Вот послушай, послушай… А коли мне не поверишь – других расспроси!

– Да встань ты, я тебе не святая икона. Сядь вон на лавку, – и Алена опустилась первая. Сказал бы кто ей, рукодельнице царицыной, что на одной лавке с верховой боярыней рассиживать будет, – ввек бы не поверила!

С большим трудом поднялась с колен боярыня, села осторожно с краешку.

– Ты, свет Аленушка, хотела государя от Анны Монсовой отвадить, – вмиг всё вспомнив, сказала она. – Да только по младости своей, по неопытности не уразумела ты, бедная, что государь уж испорчен в Немецкой слободе, да и Авдотья Федоровна с тобой вместе не уразумела… Мало ли она от покойницы Натальи Кирилловны ругани наслушалась? Та ей уж и сама говорила – прими Петрушу в пост, замолишь грех! Не то опять в слободу побежит. А Авдотья Федоровна – нет да нет. Царице уж на роду написано праведницей быть. А ну как затяжелеет? Всякая дурка в Терему горазда месяцы посчитать – и выйдет срам!

– Ты не про царицыны грехи говори, – напомнила Алена, – а про свои!

– Так о чем я тебе и толкую? Думали вы с Авдотьей Федоровной, что сунешь ты, свет, подклад той Анне под перину – и отвернется от нее государь. Где он, подклад-то?…

– Да под периной, чай… – с большим неудовольствием признала Алена.

– И что же вышло? То-то… А теперь, свет, примечай. Что было бы, кабы из того кувшинца государь с Монсовой девкой отхлебнули?

– Да господь с тобой! – возмутилась Алена и покраснела, припомнив Девичью улочку.

– Тебе-то за что его жалеть? – разумно спросила хитрая боярыня, голос ее лепечущий окреп. – За то ли, что подруженьку твою погубил? Слушай меня, свет, вдругорядь растолковывать не стану. И примечай, коли уж ты такая умная заделалась! Отпели бы государя на христианский лад, а ту девку Анну Монсову – на немецкий лад. Схоронили бы. И кто же тогда государем стал бы? Бедный Иванушка? Да он ложку до рта без совета не донесет, и то всем ведомо, да болен… Прасковья Федоровна пять дочек ему родила, три выжили. Не царевну же на царство венчать! Не примут более царевну, одной Софьюшки с ее смутами надолго хватило. Вон Ивашка Цыклер не так давно стрельцов Стременного полка мутил, чтобы государя извести, а Софьюшку – на его место. Сами же стрельцы его и выдали. Не была разве на Красной площади, как его, и с товарищами, казнили?

Алена не могла такого дела припомнить, и неудивительно – как раз тогда она промышляла в Риге березовыми угольками да ждала явления Троебрового.

– А государь-то заодно и Лопухиных поприжал, – усмехнулась боярыня. – Которого в Тотьму сослал, которого – в Саранск. Государь-то не глуп, разумеет, что коли его изведут, то престол да венец надлежат царевичу Алешеньке… ему единому… других-то сыновей у государя Петра Алексеича нет…

Боярыня Хитрово замолчала выразительно, глядя на Алену так, как если бы та уже уловила ее тонкую мысль, а не отвечает потому, что и без слов всё в этой беседе ясно.

Алена же никак не могла уразуметь, почему старуха излагает ей вещи общеизвестные, да еще с таким значением. Вот и таращились они молча друг на дружку.

– А теперь что вышло? – Боярыня завздыхала, закивала. – Вот уехал государь за море, а знаешь ли, свет, какие письма шлет? Чтобы уговорили твою Авдотью Федоровну от живого мужа постриг принять. А надобно ему то, чтобы жениться на Монсовой девке! Как вернется, как узнает, что жена его не послушала, – силком в обитель запихает! И на Анне Монсовой повенчается, и нарожает она ему детей, и выйдет, что Алешенька уж не единственный! А потом пораскинет государь умом – от любимой-то жены детки ему дороже будут, чем от нелюбимой… И что тогда станет с Алешенькой? Хорошо, коли монашеским клобучком дело кончится, его счастье, коли всего лишь в келейке запрут… И пойдут на Руси цари немецкого семени!

Голос боярыни окреп, сделался грозен.

– И воспитаны будут на немецкий лад! И уведут Русь от старой веры, от дедовской добродетели! В одной келейке государыня Авдотья Федоровна будет слезы лить, в другой – законный государь, Алешенька! А на престоле сидеть будут немцы!

Алена вспомнила немца Данненштерна, рассудительного да оборотистого. Днем в амбарах своих, да на пристани, да в ратуше, да на бирже – именитый купец, от всех ему почтение. Вечером с женой беседует, редкостями своими забавляется, гостей назовет, музыкантов в зале посадит – всем радость, и нет такого, чтобы, как в Немецкой слободе, пьяных из воды вылавливали. И на троне бы управился не хуже православного государя…

Но Данненштерн-то в Риге, а еще неведомо, каких наследников Монсова девка государю нарожает!

И Дунюшка в черном клобучке, в тесной келейке…

А и не бывать же этому!

– Выходит, ежели бы тогда государя извели, для всех лучше было бы? – уточнила Алена. – Одну меня бы на дыбу отправили, а всем – благодать?