Окаянная сила

– Смела девка оказалась, – качая головой, проворчала она. – Кого обдурить затеяла! Милославских да Хитрово! Взяла зелье-то, пообещала в питье подлить – а сама всё не подольет никак. Деньки-то бегут, а Нарышкина-то всё не чахнет! Извелась я в те поры… Думала – может, зелье выдохлось? Иван-то Михайлыч забеспокоился, да, нас не спросясь, письма подметные сочинил! Такого про Нарышкину нагородил – чуть ли не зазорной девкой вывел. Дал кому-то переписать, да два письмишка и велел подбросить – перед Грановитой палатой и в сенях Шатерной палаты. А их Богдану-то Матвеичу и принесли, кому ж более – он государевым дворецким служил. Богдан-то Матвеич за голову схватился – нельзя такую срамотищу государю казать! Однако пришлось. Государь опалился яростью, велел по всем приказам у всех дьяков почерка проверять, письма всему служилому сословию показали – так ничего и не узнали. Тут-то и выставил Богдан Матвеич Ивашку Шихирева – он, мол, за племянницу ратует! И поволокли раба Божия в застенок… И кнутом били, и огнем жгли, а при нем нашли травы сухие, и он говорил, что пил их в вине да в пиве от убою, потому что был-де ранен… Да кто ж ему, дураку, поверил!

– Да что ты мне про дурака! Ты про Настасью! – закричала Алена, сердясь не на шутку, и встряхнула боярыню за плечи.

– Про Настасью… А раз те травы сухие объявились, то самое было бы время Нарышкиной занемочь – и вышло бы всё одно к одному. И сбыли бы мы с рук матвеевскую воспитанницу… Ан нет же! Отыскала я Настасью – а она клянется да божится, что зелье подливала, да всё кончилось, а Нарышкина с того животом недолго маялась. И выманила у меня хитрая девка еще пузырек, и с тем расстались навеки…

Боярыня замолчала и почему-то перекрестилась.

– Дальше-то что было? – спросила Рязанка, стоя над ней, как учитель над нашкодившим учеником.

– Дальше-то она пузырек Нарышкиной отдала, а та – Артамошке Матвееву. Боярин Матвеев-то умен был, понял, откуда ветер дует. Да только обвинить Милославских не смел – сразу же его обвинение на Ивашку Шихирева перевели бы… Да и Наталья Нарышкина подружку подводить не желала. Артамошка с государем сговорились – как бы притихло всё, невест по домам развезли, Нарышкину у него, Артамошки, жить оставили. Мы уж думали – пройдет у государя эта блажь. Девять месяцев после смотрин пробежало – вдруг везут Нарышкину в Кремль, в наряде богатом, и сразу же – под венец! Тут-то мы и спохватились – ан поздно! Стала я ту Настасью отыскивать – а ее Матвеев из Москвы услал, и с Апрелевым вместе. Ясно, стало быть, кто наше дело сгубил… А кабы Наталья Нарышкина царицей не сделалась – то и сыночка бы нам на горюшко не родила, и не погубила бы Дунюшку Лопухину… Так-то, свет Аленушка…

Алена молчала.

– Ну, далее-то и я за нее рассказать могу, – вмешалась Рязанка. – Озлобилась боярыня на твою матушку, а та уж тобой тяжела ходила. И привели боярыне сильную ведунью, и та взяла земли с семи могил, и пособила боярыне проклясть твою матушку, на семь гробов ее разделив, и немало было ей за то уплочено.

– Ох, немало, – подтвердила Анна Петровна. – И вредная же баба попалась… Всё за ней слово в слово, да таким же голосом, да столь же грозно повтори… Однако наказала я нашу обидчицу! И она про то знала! Та ведунья уж так сделала, что ей донесли! И сошла она со двора, дите малое на руках неся, и пропала, а муж, Дмитрий Апрелев, кинулся ее искать, да тоже где-то сгинул.

– Она в обитель ушла, постриг приняла… – прошептала Алена. – Меня добрым людям отдали… спасти меня, бедная, хотела… постом себя извела…

– Ну, вот правда и вылезла на свет Божий, – чтобы Алена совсем не растосковалась, грубовато сказала Степанида. – Теперь ты, свет, всё знаешь. И легче ли тебе с того стало?

– Легче… – глухо отвечала Алена.

– Отпусти боярыню-то, – не то посоветовала, не то приказала Рязанка. – Плохо будет, коли она тут до утра на коленках достоится. Люди колымагу увидят, коли кучер прежде того к нам сюда не заглянет…

– И то верно… – Алена, опустив глаза, тяжко дышала.

– Отпусти, говорю, – поняв, что ученица плохо соображает, повторила Степанида. – Скажи – Бог простит, перекрести ее. Она и уберется. То-то – как могильный гвоздь в порог заколачивать, так все вы горазды, как от гостя избавляться – ох!

– Не скажу. Не простит ее Бог! – вскрикнула Алена.

– Ну, простит он ее или нет – не нам с тобой знать дано. А иначе, свет, не отпустить. Так тут и будет стоять, грешница, пока без дыханья не свалится. Нужна тебе тут покойница, что ли?

– А и пусть валится.

Алена резко повернулась к Степаниде, размашисто поклонилась ей в пояс.

– Исполать тебе, Степанидушка, что проклятье мое отделала! Цены этому нет, ну да я тебе отслужу! А теперь – не могу, пусти!..

И выбежала прочь.

Не хотела Алена, чтобы Степанида ее слезы видела.

Всё рухнуло, всё!

И не спасти теперь Дунюшку с Алешенькой…

А надобно ли?