Окаянная сила

– Господь мне путь указал, – строго отвечал батька Григорий. – Ну, говори, свет, да присядем. Тут у меня канавка выкопана у костерка, чтобы сидеть, в нее стопы опустивши. Грешен – удобство себе сообразил…

– Как же ты зимой-то будешь, батюшка? – усаживаясь, спросила Алена. – Замерзнешь ведь! И помрешь без покаяния!

– Без воли Божьей не помру. А пострадать надо. Вон преподобный Феодосий Печерский – слыхала, чай? С него монашество на Руси повелось. Так он был великим постником и молитвенником. В летние ночи уходил на болота, обнажал свое тело и отдавал его в пищу комарам да мошкам, кровь текла по нему, но он рукоделием занимался и псалмы пел! Вот где святость-то! А вкушал только хлебец сухой и вареную зелень без елея.

С тем батька Григорий уселся с Аленой рядышком.

– Какие комары тебе да мошки? Зима ж на носу!

– Комары – летом. А вот преподобный Павел Обнорский подвизался в Костромских пределах у преподобного Авраамия Чухломского. И ушел он в Комельский лес, и в дупле липы устроил себе келью, и жил там три года в полном безмолвии. Три года, свет! Как же он-то не замерз?

– Должно, у него теплая ряса была, – отвечала Алена, но более спорить не стала, чтобы батька Григорий не вспомнил еще какого преподобного, что спал в сугробе телешом. – Так вот, батюшка, исповедаться хочу. Грешна я.

Юный батюшка отодвинулся чуток, чтобы удобнее повернуться и поглядеть Алене в лицо.

– Ты – нездешняя, – сказал он. – Здешних-то в Ясках во храме без затей исповедуют. Коли был бы у тебя обычный грех – ты бы в своем приходе и каялась. А раз сюда забрела – надо думать, тут грех и приключился. Давнего-то у тебя вроде быть не должно. А то я вас, баб, знаю. Иная прибредет старушечка, в чем душа держится, ревет в три ручья – отпусти, батюшка, грех! А что за грех? А в молодые годы с кумом блуд сотворила, прости господи! Пятьдесят лет молчала, неведомо чего боялась, как помирать пришло – освободиться решила… Так что грех у тебя, чую, не бабий…

Пока он говорил, Алена взирала на него с удивлением. Голосок его мальчишеский, резковатый, иным вдруг сделался – похожим на густой голос рассудительного Петра Данилыча. И всё же звать дупляного жителя батькой Григорием было ей странно. Хотелось ласковее, приветнее – Гришатка, Гриша…

– Не бабий, нет… – Алена вздохнула. – Ты, батюшка, Устинью Родимицу, которая Кореленка, знал?

– А то как же! Мудрая баба, корешки отыскивать меня учила, травки, грибы… Я-то и позабыл, какой гриб добрый, какой нет, а она учила…

– Померла Кореленка.

– Царствие ей небесное, – ничуть не удивившись и не расстроившись, отвечал Гриша. – Годы уж были немалые. По добрым ее делам ей да воздастся!

– Какие добрые дела? – Алена вскочила, но не смогла шагу ступить в узкой канавке и шлепнулась обратно. – Она же ведунья была! Ее перед смертью нечистая сила мучила! Кровь у нее по всей коже выступила! Пламя адское изнутри ее жгло! Грешницей она была великой, а ты…

– Молчи, – тихо и строго сказал батька Григорий. – Молчи. Кто грешница, кто нет – одному Господу ведомо. Не нам судить. Наше дело – пожелать ей, чтобы Господь судил по милосердию своему, а не по своей справедливости. Померла ведь она?

– Померла! Да только…

– Значит, принял ее к себе Господь.

– Ее-то принял! – чуть не плача, закричала Алена. – А я? А меня?…

– Ты-то тут при чем?

– Да она ж мне силу свою колдовскую передала! Потому и померла спокойно!

– Не могла она сего сотворить, – уверенно сказал батька Григорий. – Ибо нет колдовской силы, а есть сатанинское внушение, будто человек той силой владеет. И глупые бабы про себя так говорят, чтобы их соседки боялись. Сила же – у Господа!

– А у сатанаилов разве и вовсе силы нет? – удивилась Алена.

– Есть невеликая, и потому они ею делиться не станут. Так что угомонись, свет. Ничего тебе Устинья перед смертью не передала.

Алена призадумалась.

– А змеи? – вдруг вспомнив, спросила она.

– Какие змеи?

– Когда я с заимки убежала, вокруг меня змеи на берегу собрались. Земли под ними не видать было, так и шуршали, так и шуршали!

– А ты, свет?

– А я? Не знаю – закричала, может. Опамятовалась – лежу на бережку…

– И ни одной змеи?

– Ни одной… – удивленно повторила Алена. И точно ведь – подевались они куда-то…

– Это тебе было сатанинское наваждение, – спокойно объяснил дупляной житель. – Вот послушай, свет, как всё получилось. Ты видела, как Устинья помирает, а когда она померла – прочь бежать кинулась без памяти. А нечистый – он тут как тут. Учует чью-то слабость – и сразу вмешаться норовит. Он тебе и послал видение, чтобы ты вообразила, что Устинья тебе силу передала и что та сила окаянная в тебя вошла.

– Для чего ж ему это? – Уверенный голос Григория и впрямь внушил Алене надежду, что страхи ее – пустые.

– А вот для чего. Ты уверуешь, будто и впрямь сильна, примешься ну хоть бы ворожить, а он тебе на первых порах помогать станет. Пока не вознесешься духом, не захочешь у бояр в чести быть. Тут-то он и приготовит тебе западню, всё смешает, всё переврет, и ты же виноватая выйдешь. Станут разбираться – из-за кого смута? И обнаружится – из-за рабы Божьей… Как тебя, свет?