Окаянные девяностые

Дорога до отделения полиции заняла не больше двадцати минут. Под руки Раздольнова вывели из машины, под ногами он ощутил твердую землю, ее сменил паркет, а потом упругий, как резина пол. И когда с глаз сняли повязку, то вместо камеры полицейского участка он увидел комнату, больше напоминающую склеп. В ней не было ни окон, ни кровати, ни стола, единственная лампа, забранная в густую металлическую сетку, светила нестерпимо ярким светом. Стены покрывал пористый, упругий материал. Под потолком были установлены две видеокамеры, они хищно нацелились на Раздольнова.

Он в ярости пнул по стене, словно в вату, затем обрушился с кулаками на дверь. Они отлетали от нее как от боксерской груши. В этом белом, стерильном мешке-склепе время, казалось, остановило свой бег. Ни один звук не долетал снаружи. Раздольнов без сил свалился на пол, в душе была полная пустота, а в голове царила сумятица мыслей.

Прошел не один час, когда, наконец, о нем вспомнили. Дверь открылась, на пороге появился капитан-полицейский и потребовал следовать за ним. Раздольнов вышел из мешка-склепа, по ступенькам поднялся на лестничный переход. Через узкое, забранное решеткой окошко пробивался тусклый свет. Бесконечно долгая ночь закончилась, наступило утро. Раздольнов замедлил шаг и бросил взгляд на улицу, перед глазами возникли двор, а за ним высокая, глухая стена.

— Не останавливаться! — приказал капитан-полицейский.

Раздольнов шагнул вперед, прошел десяток метров по узкому, без окон коридору и оказался на круглой площадке. На нее выходили три двери, у одной из них капитан-полицейский остановился, открыл и распорядился:

— Проходите!

В кабинете царил полумрак. Раздольнов перешагнул порог. Под потолком вспыхнула лампа, в ее свете он увидел перед собой мужчину лет тридцати пяти, спортивного сложения, в светлом костюме, явно не итальянской внешности. Его глаза прятались за дымчатыми стеклами очков. Это был сотрудник посольской резидентуры ЦРУ в Москве Джон Саттер. Вальяжно развалясь в кресле, он смерил Раздольнова пристальным взглядом и, кивнув на стул, заговорил на отменном русском языке.

— Проходите, Николай Павлович, садитесь.

— Сесть я всегда успею, — буркнул Раздольнов.

Саттер обнажил в улыбке крепкие, не знавшие рук дантиста зубы и заметил.

— Хорошо держитесь, Николай Павлович, тогда скажем так, присаживайтесь.

— С кем я разговариваю?

— Джон Армстронг, — представился Саттер и повторил: — Да вы присаживайтесь, Николай Павлович, можете закурить.

Раздольнов подсел к столу, потянулся к пачке «Кента», смял в руке и, швырнув в угол, отрезал:

— Я не курю!

— О, извините, Николай Павлович, я совсем забыл, вы же десантник и спортсмен-разрядник!

Осведомленность Саттера ошеломила Раздольнова. В первый миг он не нашелся что сказать. А американец не давал ему опомниться и продолжал наступать.

— К моему глубокому сожалению, произошел серьезный инцидент, который может иметь для вас, Николай Павлович, самые тяжелые последствия.

— Какой еще инцидент?! Если вы имеете в виду аварию, то я уже заявлял капитану, и говорю вам: я к ней никакого отношения не имею!

— Должен вас огорчить, Николай Павлович, есть подтверждение того, что авария совершена именно на вашей машине.

— Я-то тут при чем?

— Авария, это далеко не все.

— А что еще?! — здесь выдержка изменила Раздольнову, его пронзила догадка, — «этот хлюст знает про историю с киллером», — и голос дрогнул.

Это не укрылось от внимания Саттера. Внимательно посмотрев на Раздольнова, он порылся в пухлой папке, достал из нее документ и нанес новый удар с совершенно неожиданной стороны.

— Николай Павлович, давайте поговорим о вашей собственности в Италии, — предложил Саттер.

Эта игра в кошки-мышки все больше запутывала Раздольнова и взвинчивала нервы. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не двинуть по самоуверенной физиономии американца, и сквозь зубы процедил:

— Слушай, а тебе какое дело до нее?

— Итак, господин Раздольнов, я повторяю свой вопрос, чем вы владеете в Италии?

— Ну, чего ты ко мне с этим привязался? Ну, виллой и всем тем, что там находится.

— Скромничаете, Николай Павлович?

— Подскажи, а то я забыл?

— Ну, как же так, Николай Павлович, вы совершенно упустили земельный участок в Сицилии.

— И что? Я же его не украл, а купил!

— Ах, как же обидно будет его потерять. Хороший…

— Вот тебе хрен! — вскипел Николай. — Он у меня бумажками прикрыт, черта с два подкопаешься!

— А вот тут, господин Раздольнов, вы ошибаетесь! — с лица Саттера исчезла, казалось навсегда приклеенная к губам улыбка, и в голосе зазвучала угроза: — Ваши деньги дурно пахнут.

— Ошибаешься, деньги не пахнут! — отрезал Раздольнов.

— Дурно пахнут не только ваши деньги. От вашего прошлого и настоящего у правосудия Италии может начаться аллергия.

— Чег-о?! Какое еще правосудие? Какая к черту аллергия?

— Как это у вас русских говорится: по тебе тюрьма плачет. Так вот, плачет не только российская, но и итальянская тюрьма.

— С какого такого перепугу?

— При въезде Италию вы скрыли некоторые темные страницы из вашей жизни.

— Чег-о?! Какие еще страницы?