А я потеку по трубам в одной упряжке
ни с тобою вперед,
без конвоя
легкостью
при затяжке
в грудь.
Да, какой там к черту полет?
Убери из памяти, обнули,
удали все файлы до одного, delete.
Зачем же пить кофе,
когда горчит до тошноты?
Наверное пережгли на огне…
Чего уж там берегли?
Вылей и смой. Новый уже на столе
ждет, свежий, горечи вовсе нет.
А я же осяду на новом чужом стекле,
где будет приятна и горечь моя,
и мой лед,
и мой цвет.
Дни
Неслышно стекают дни, мои крыши голы.
Спадающие огни миллионы раз
Трезвонят одной монетой, малы глаголы,
И души зажаты невидимо между фраз.
Неведомый лёд, озноб и мир полон сколов —
Терзают в одном прохожем. Молчанье. Я
Прохожая также. Проб, тысячи проколов
Похожих рассортировано в два ряда.
Неслышно стекают дни. Остаются капли.
И душно. Спешить: «Гони же вперед!» Мала
Мерещится вся земля. И уже иссякли
Источники и поломаны зеркала.
Рамки
Да, мир таков, он чтит свои устои,
свои обычаи и правила, законы.
В их совокупности немым клише в оправах
существуем. Но при этом,
не мы меняем цвет у линз, а нам.
Всё восприятие вмещается в границах черным чаем,
а что за рамками – бессмысленно и глупо.
Хотя, мы все равно по капле, да, стекаем
со всех стаканов, и даже выливаемся из кружек.
И сброшенные сети сверху:
пусть осуждают, давят, и обратно
пытаются загнать.
Но лично я
мечте не изменяю.
Ни на минуту
и ты не отступай.
И пусть потом попробуют
догнать!
Соль
В волю солоно грубой.
Выпить до капли, не вылить.
Первой горечью губы
Обжечь, чтобы остыли.
Схожы под кожей и в вазе
Кристаллы; до края развалин
Мира, все вены терзают,
Сколько бы не привыкали.
В волю солоно, едко,
С горечью. Повезло ли…
Где твоя нынче клетка?
Дай еще соли!
Сцена
Эта сцена проста,
тихий шепот её едва различим и слышен.
После пьес остаются с листа пара емких фраз.
В тишине босыми парадными, вдоль. Не дышим.
И всегда что-то важное тут совершают за нас.
Эта сцена тиха, перерывами, как глотками
мы хватаем под занавес доли секунд легко.
Между пьес мы уже неподвижны и залы нами
до основания оглушены. Мы – никто.
На последних аккордах ролями мы красим залы,
но перестаем играть – замирает струна.
Хоть и пьесы, и залы гремят неизменно. Усталы
мы всегда заменяемы. Занавес. Тишина.
Птицы
Когда остывают дни, как осенний лед,
А вены внутри переносят разбитый стон:
Немыслимо дребезжит в перепонках солнце,
И весь его звон – это скрежет холодных волн,
И весь его свет – это пропасть земных болот.
И с трудом перелистывая страницы,
По номерам растеряны части глав.
Хочется просто верить, что наши птицы
Где-то в сердцах, побитые возле клеток,
Не разучились летать, бескрылыми став.
Птица под ребрами
Упреки… От них и стены чернеют. Мы же
Такими босыми кажемся на прицел.
Касанием линз, просвеченных светом, выжег
Мои океаны до пропасти/гари тел.
Простуженные города дымом гасят души
И сны обрушают тоннами до бела.
Ну, что остаётся под ребрами? Как быть нужной,
Среди обгоревшего множества лун до тла?
Потерями глупо мерить все сколы нынче,
Когда безвозвратно уходит тепло планет.
Под ребрами бьётся птица, не глядя. Выньте!
Под ребрами бьётся: «Остынь же!»
Прицел. Рассвет.
* * *
Растекаются тучи хмуро в осеннем вое,
Будто ставят нам грани, испытывая ножи;
Только ты не один, нас всегда, непременно, двое,
Как расколотые половины одной души.
Расстояние
По отрезкам без дыма и гари горят километры,
Вымеряя корявыми линиями до предела,
В ускорениях между машинами, новые спектры,
От ударов, горящего сердцем немого прицела.
Расстояние давит картинками после заката,
Примагничивая бессонницу между висками,
Прилипая к рассыпанным прядям волос мотыльками,
Ты под ними немыми образами закатан.
По косой остаются родными осенние ливни,
Да, сама уже кажешься капелькой в этих потоках.
И уже, как бы капли не били, и где бы не гибли,
Расстояние жжет километры в межреберных блоках.
Да, чего там, скажи, понимать возле кассы вокзала,
Если пальцы уже машинально теребят билет?
Если линиями вымеряются точки накала
За окном через метр, к тебе, мой лазурный свет.
Глубиной багровых рек
Глубиной багровых рек
попрошу, выменяй
мою бронзовую слезу
на отмели.
Я – такой же
человек,
но без имени.
Мое имя в сезон разлук
отняли.
Молчание
Зима. Молчание. Обрываются голоса.
С трудом пробивается солнце и душит отчаянно
туман, и весьма отчетлив крик,
под грифелем, стекший на пол листа,
словно ночь у виска, крепчая в тон,
выползает к нам новым отчаяньем.
Молчание проводит кистью,
резвой такой у мочки, как резким лезвием
звука, и глухо щелкнув в груди под ребрами
горечью. Переосмыслю, смиряясь с мыслью:
солнца, лопнувшие под кожей поблекшим заревом
и выцветшим на прочь созвездием, чернеют безднами.
А точки в чёткости – слова, их никак не выплюнешь,
не выдавишь, не выдохнешь.
Они так и во мне умрут
бесполезными.
* * *
Тонет судно.
Не точен ориентир.
Холод прочнее мачт