в подреберье выращен.
Так погибает каждый проглоченный мир.
Вытащи меня! Вытащи меня!
Вытащи!
Ступая ногами
Ступая ногами
на глухое дно
озёр, что кожи касаются льдом вод;
не говори, что вены немеют и
холодно —
пройдет.
Ступая ногами
на неровный край,
той гальки, что остро вонзается под ногой;
всю атмосферу сжатую, до атома выдыхай,
всю атмосферу легкими
и душой.
Туман
Шесть пятнадцать утра нам чечёточным ритмом секунд
На квадрате часов вырисовывает настенно,
Еще пара минут растворённых по кружке стекут
На соседнем балконе в тумане сыром постепенно.
Без борьбы серо-вылитых граней сезонного нега
Я себя забываю снаружи коробок – домов.
На асфальте холодными пальцами капельку неба
Вырисовывать спешно ресницами. Нет берегов.
Кто-то спит ещё в ласковом коконе одеяла,
Принимая во сне все обиды реалей полудня,
Если губкой вбирал бы туман червоточин лекала,
Оставляли б легко за стеклышком капельку будня.
Семь пятнадцать утра вырисовывает настенно
Меж высоток рассыпаный облаком серый туман.
Я спою тебе полусонно, любя, вдохновенно:
Раствори же горчинки в чае, небес капитан.
По средам
По средам, бывает, хочется шоколаду,
В блестящей обертке с колотым фундуком.
По средам, бывает небо поёт балладу,
Громадными тучами сея печалей ком.
И думаешь, не восторженно поднебесье,
Когда о балкон разбивает капель отряд,
И думаешь, не растворился бы в этой завесе
Сияющий лучик – последний внутри заряд.
По новой в обильных грозах читаешь строчки,
По новой чужой улыбкой съедаешь ком.
По средам, бывает, хочется два кусочка
В блестящей обертке с колотым фундуком.
Строфа живого дня
Как новый день не спускался бы и не пел
Возле волос, у мочки и под ребром,
Что он бывает груб, острозуб и бел,
Или, скорее, бледен своим нутром,
Не предсказуем, угрюм; на моих столах
Он оставляет кипы стихов и книг,
И каждый раз дом ликует, мол, обрела
Их. А я по словечку из мглы и блик
Голым сачком, да, крючком, или сталью спиц,
Что завалялись возле зеркал, в шкафу;
Млея на дне, вытягиваю страниц
Этих, еще не высохшую строфу.
Я её вижу всю тень, высоту, изгиб,
Профиль, как точно созданная глава.
И из её немых неподвижных рыб
Ты и возник. И, верно, она – жива.
Струна вселенной
Не один существующий на земле процесс
не изменяет всей целостности души,
сущности в каждой молекуле наших планет,
значимости в каждом атоме дышащих тел
нашей вселенной. Где голос её, струной
тонко звеня, пронизывает слои
времени, доли молчаний слепых Венер,
и атмосферу Земли.
Чтобы сложив города у подножий гор,
медной иглой / спицей проделись сквозь
наши сердца, и этой ее струной
вдруг заиграли мы, и задышали мы,
вырвавшись из цепей.
Наполовину
Мир наполовину и слеп и раздет, и глух.
В моих измерениях небо на две души.
Как не вяжи, все равно остается пух,
через сто лет, то слова это или ножи.
Мир наполовину и добр и люб, и мил.
В белом одеты осознанные мечты,
и не пусты, и чисты до сырых могил;
Брошены с губ – и роднее твои черты.
В моих измерениях небо на две души.
Вращая мир на мизинце
Вращая мир на мизинце,
планеты, что шар с горошину,
на высохшей старой линзе
Бог пишет, ведя по вросшему
пути; и душа хохочет
под кистью, играет, ластится;
она не одна, как точек
на небе ночного платьица,
их много таких на глянце
Его ладони рассыпано.
Они тебе снятся в блюдце,
теплее звезды в разы. Дано
и мне, цепляясь мизинцем,
однажды простым безумцем,
на старой высохшей линзе
остаться.
Особый Бог
В тон боли дома обули и город с ног
Безжалостен, груб, не будет жалеть, не думай.
Когда ты внутри кричишь «Без тебя я жгу май!»
Тогда в тебе и вырастает особый Бог.
Пока ты сидишь чернея, и ловишь ртом
Всю горечь и желчь, отравленного подреберья
Миров, в чьём почете гниль, скорлупа и перья,
И крепкий в гортани виски, да, в венах ром.
Пока ты ведёшь учёты своих зазноб,
И думаешь, как же мрачен твой славный кокон,
Не ведая даже, как же так выжить смог он,
Тебя пробирает редкий ночной озноб.
И кажется будто кто-то ведет под снос,
Ломая мосты, сквозь боль, не щадя ни сцены.
А это твой лучший Бог разрушает стены
Всех коконов, клетей, тюрем твоих и гроз.
К утру фонари бледнее. Молчат. На вдох
В дали вырастает солнце, и высшей пробы
На город сползает день, чтобы ты в нем пробыл,
И чтобы в тебе победил твой особый Бог.
Твоя осень
В тебе осени столько, будто она растёт
Изнутри, будто дом её вшит под твоим ребром.
Она греет тебя, мурлыча – душистый мёд.
Но как вырвется, стынет мраморным ноябрем.
Только выберется наружу и до бела
Промерзают чужие разбитые корабли.
И в кармане её такая сырая мгла,
Что аж зубы стучат. Не бери её. Не бери.
Не для этого мы живем
Огорчаться? Рыдать? Не для этого мы живём,
Если так прогибаться, так и сгниёшь живьём,
Одичалым, помятым псом под ногой, и в том
Победитель – твоя разухабистая ненужность.
Только мир возлежит не ловушками у подошв,
Где ты замертво падаешь. Рядом едва пройдёшь,