Океан между

В начале Гоголевского бульвара Никита, в свою очередь, остановился напротив памятника длинноволосому носачу, который стоял с чрезмерно жизнерадостной и даже залихвацкой ухмылкой высоко над гуляющими подле потомками. Надпись на памятнике гласила: «Художнику слова от правительства Советского Союза».

– Мда… – изрек Самолетов скептически, – видимо, это самая последняя острота Николая Васильевича.

В самом конце их путешествия рядом с выходом из метро «Кропоткинская», где они остановились под аркой, любуясь открывшимся видом на храм Христа Спасителя, Лану чуть не сбила с ног растрепанная тетка с двумя сумками и лицом загнанной жизнью лошади.

– Понаехали тут! – зашипела она, но, увидев грозный взгляд молодого человека, который поддержал девушку, не дав ей упасть, она предпочла быстро исчезнуть в метро.

– Чего это она? – потирая ушибленный бок, спросила Лана.

– Наверное, не любит приезжих. Впрочем, судя по ее виду, она вообще никого не любит.

– А как она узнала, что я не местная?

– Ты не будешь обижаться, – Никита опробовал подобрать слова поделикатнее, – но в тебе, как бы это сказать, заметна провинциалка.

– А в чем это выражается, – обиженно поджала губы Лана, – я что, плохо одета?

– Нет, не плохо, но по-другому. У москвички, даже если она бедно одета, все равно видна претензия на пренебрежительный московский стиль. А ты одета хорошо, но так здесь не одеваются и, только не обижайся, так сильно не красятся.

– Что? Тебе не нравится, как я накрашена?

Кажется, он переборщил в своих откровениях, Лана сдвинула бровки и, насупившись, попыталась разглядеть свое отражение в витрине магазина, расположенного рядом. Зачем он ляпнул, что ее макияж, особенно в части подведения глаз, чрезмерен? Какое его дело? Зачем он вообще попытался сравнивать ее с высокомерными москвичками? Претензия на стиль и завышенная самооценка – вот и все их преимущества перед девчонками из глубинки.

Самолетов попытался загладить свою нетактичность комплиментом:

– Я имел в виду, что в Москве девушки, если и наносят макияж, то так мало и тонко, что почти незаметно. А тебе так вообще, я думаю, не нужно употреблять косметику, твои черты настолько красивы и свежи, что косметика только портит тебя.

Кажется, ему удался маневр. Услышав последние слова, она растаяла и благосклонно взяв его под руку, позволила продолжить экскурсию.

Путешествие по бульварам закончилось на площадке храма Христа Спасителя с видом на Москва-реку. Здесь неожиданный восторг его спутницы вызвало с точки зрения Самолетова уродливое и безвкусное «украшение» столицы, а именно памятник Петру Первому. На что Никита со снобизмом коренного москвича фыркнул:

– Поставили Петра Первого, с морским рулем и где? Над Москва-рекою. Они бы еще царя у какой-нибудь московской лужи поставили. Петр Алексеевич, наверное, не раз в гробу перевернулся.

Впрочем, в глубине души он понимал, что на самом деле этот город, как апофеоз эклектики, уже ничем не испортишь.

– Знаешь что, давай я покажу тебе своих друзей, – вдруг предложил Самолетов, решив, что внешний осмотр города можно закончить, и пора приступать к более детальному изучению его содержимого.

– Ты хочешь познакомить меня со своими друзьям? – спросила она с удивлением.

– Да, – твердо ответил Никита.

– А ты не боишься, что они расскажут твоей жене?

– Эти не расскажут.

– Хорошие у тебя друзья…

– Еще бы, ведь они из музея.

– Из музея! А что они там делают?

– Они там висят.

Он прочел недоумение в ее глазах.

– Не пугайся, мои друзья – это картины в музее изобразительных искусств. С ними я и хочу тебя познакомить.

– Ха-ха, Самолетов, ты просто прелесть, я просто сгораю от желания пойти с тобою в музей…

Никита почему-то вспомнил Глорию. Однажды в Штатах на ее вопрос, куда они сегодня пойдут, он ответил: «В национальный художественный музей». И она разочарованно произнесла: «Ты хочешь в музей? Но ты уже был в одном!..»

– Отлично, тогда я буду твоим экскурсоводом, – воскликнул Никита, в восхищении глядя на Лану, не скрывающую своего интереса к тому, что он безгранично обожал.

От храма они перешли дорогу и направились ко входу в музей живописи, который почему-то носил имя великого поэта. Самолетов с пиететом относился к пииту, но все время силился понять, какая связь между ним и живописью.

Когда они раздевались в цокольном этаже музея, он заметил странные взгляды гардеробщиц в сторону его подруги. Он посмотрел внимательнее и обнаружил, что ее высокие каблучки и короткая юбочка с разрезом на боку как-то мало вяжутся с сосредоточенно-возвышенной аурой музейных стен. Мало того, последняя пуговица на разрезе с торчащей из нее черной ниткой все время расстегивалась, открывая ногу Ланы в темном чулке чуть ли не до пояса.

«Ну и пусть! – подумал Никита. – Если это кого-то смущает, то это их проблемы!»

И, взяв изумленную, судя по ее широко раскрытым глазам и приоткрытым губам, музейным интерьером Лану за руку, он повел ее по широкой лестнице из красного мрамора вверх, к божественному искусству.