Океан Разбитых Надежд

Девушки – создания с необычайным количеством интересующих их вещей. Наверное, я могу поздравить тебя: ты полностью интересуешь меня. Я разрываюсь на части, когда дело касается выбора, о чём бы мне спросить тебя. В моей голове зреют тысячи вопросов одновременно, представляешь? И, наверное, первым и самым желанным станет твой голос. Бархатный и чистый, быть может, хриплый и срывающийся – мне всё равно. Меня дико интересует твой голос, каким бы он ни оказался. Меня интересует голос, который никто никогда не слышал. Какой он? Мне бы хотелось, чтобы ты говорил со мной, будь ты в хорошем или плохом настроении. Длинная фраза или одно слово, любой твой вздох, Люк – мне необходимо слышать тебя рядом. Ты можешь поговорить со мной?..»

Я отчаянно пытаюсь представить его голос, но у меня ничего не выходит. Сколько бы я ни вспоминала, сколько бы ни придумывала, я не могу услышать его в голове так же отчётливо, как голос Мориса или Билли, например. Единственное, в чём я не сомневаюсь, так это в том, что он вовсе не такой уверенный, как у остальных. Только так могут говорить люди, у которых нет друзей. Если они, конечно, не молчат всю жизнь.

Внутри всё сжимается, когда я осознаю это. Каждое написанное слово для меня как удар лезвием по сердцу – моему и Люка одновременно. И, когда их становится всё больше, я даже представить не могу, какую боль они причинят нам обоим.

«Дорогой Люк,

Твои прикосновения – это чудо. Твои ладони грубы и черствые, а может, мягкие и приятные. Кожа на них сухая, а может, похожа на шёлк. Другие не решаются прикасаться к тебе. С тобой не здороваются за руку. С тобой никто не хочет пересекаться.

Но это не про меня. Я представляю наше первое прикосновение, и моя ладонь вспыхивает таким пламенем, что можно было бы осветить весь Хантингтон. Да что там, трещащие искры, вздымающие ввысь, были бы видны даже жителям Йорка. Твои руки пускай и черствы, но они наверняка теплее солнечных лучей. Твои руки пусть и грубы, но я знаю, что за грубостью скрывается изящество и манерность. Я восхищалась этим и не перестаю восхищаться до сих пор. Одно твое касание, Люк, способно зажечь меня…»

Глава 2

Я снова запускаю пальцы в волосы, прямо как пять минут назад, и застываю. Это сотая, если ее тысячная попытка сделать снимок таким, каким его задумал фотограф, и меня уже напрягают его указания. Когда он в очередной раз просит меня не шевелиться, я еле сдерживаюсь, чтобы не тряхнуть головой так, чтобы все наращенные пряди вмиг отвалились.

– Отлично, мисс Лонг.

Мне уже показалось, что это никогда не кончится. Раздражённо выдохнув, я опускаю руку. Вспышки озаряют студию, оставляя тени на занавешенных тканью стенах.

– Теперь немного повернитесь.

Настроив кольцо управления, фотограф даёт команду, и я занимаю следующую позу. На этот раз я немного наклоняюсь назад, позволяя волосам рассыпаться за спиной и оголить шею. Блёстки сыпятся с головы, будто маленькие звёздочки, и щекочут спину – но шевелиться нельзя. Совсем. Если я, конечно, не хочу провести в студии лишние несколько часов.

Я сижу на высокой деревянной скамье, свесив скрещенные ноги. За моим ухом красуется срезанный голубой цветок, специально подобранный под цвет глаз. Из одежды на мне лёгкая лазурная блузка в белый горошек и джинсовая юбка. В окружении полевых цветов и фруктов – кажется, пластмассовых – я чувствую себя как на какой-то осенней ярмарке.

Выпрямившись и запрокинув руки за голову, я жду, когда в глаза ударит очередная вспышка.

– Очень хорошо, мисс Лонг, очень хорошо.

Благодарность не вовремя срывается с языка: